Стеклянная тетрадь - [72]

Встретился мне в жизни также странный толстый человек, погружённый в культуру Востока. Его звали Владимир. У него был серьёзный и очень жёсткий наставник по имени Коршун, который велел Владимиру непременно поддерживать со мной отношения, так как я и этот Владимир — кармические братья. Что такое кармические братья и к чему меня обязывает такое родство, я не сумел выяснить…

К сожалению, мой интерес ко всем этим людям угасал по мере того, как вопросов к ним становилось больше, а ответов я получал меньше. Но так или иначе, а заявления о том, что я встречался с кем–то в прошлых жизнях, меня не удивляли.

Однако здесь, в Бенаресе, на берегу величественного Ганга, над которым стелились чёрные дымы погребальных костров, слова о прошлых воплощениях звучали иначе. У них был особый вкус. От них веяло глубиной. В них слышался гул бездны. Они имели вес.

— Что ещё он может сказать? — спросил я.

— Он помнит, что ты научил его многому.

— Я научил?

— Ты был воспитан в храме, господин. Ты многое умел. И однажды ты оказал ему помощь.

— Какую помощь?

— Ты раскрыл ему глаза.

— В каком смысле?

— Ты помог ему проникнуться духом смерти, он перестал её бояться… Так говорит этот старик… Ему надо верить… Но с тобой произошла беда, господин. Ты отступил от той мудрости, которую носил в сердце. Ты потерял равновесие, поддался ярости. Ты погиб, господин…

Переводчик почти с ужасом смотрел на меня. Его изумление не знало пределов. Похоже, что никогда он не слышал, чтобы здешний дервиш обращался с подобными словами к европейцу.

Я поглядел на старика с огромным вниманием, хотя ни радостного волнения, ни беспокойства я не испытал в ту минуту. Я оставался совершенно спокоен, хоть и понял, что старец вовсе не шутил. Я не испытал ни толики волнения от его слов.

Меня всегда удивляло, почему, когда речь заходила о моих прошлых жизнях, я оставался почти равнодушен к таким сообщениям. Я вёл себя весьма цинично в такие мгновения, чуть ли смеялся над людьми, пришедшими ко мне с такого рода информацией. А ведь я всегда был настроен исключительно поэтически, романтически, всегда был открыт к тому, чтобы всей грудью вдохнуть воздух таинственности, вкусить его, впитать его.

И всё же к разговорам о реинкарнации я оставался спокоен. Единственное, что мне очень хотелось понять — как именно узнают такие люди своих бывших друзей и родственников. Я не видел в лице дервиша ничего знакомого. Обычное лицо престарелого индуса. У меня часто бывает, что я довожу себя до изнеможения, когда мне случается вдруг увидеть лицо, которое кажется мне знакомым, но при этом я не могу определить, где видел его. И это сводит с ума, ибо я чувствую, что это лицо (или нечто стоящее за лицом) пришло из глубин подсознания.

Но дервиша я не узнал. Он был просто индус, один из многих миллионов других индусов.

— Что же он хочет сказать мне? — спросил я у переводчика. — Что мне делать с его словами?

— Он хочет напомнить тебе, что ты был сильным. Сила никуда не уходит. Она скрыта в тебе, как и то знание, которым ты обладал в той жизни, господин. Он говорит, что тебе надо поменять отношение к смерти. Ты умеешь произносить правильные слова о вечности, но ты просто играешь словами, не хранишь в себе их глубинный смысл. И ещё он просит тебя не переставать начатое тобой дело.

— О каком деле он говорит?

— Дело рассказчика.

— Спроси, знает ли он, что я пишу книги? Об этом ли говорит он сейчас?

— Он говорит о твоём даре рассказчика. Не имеет значения, какую форму принимают твои рассказы. Ты просто должен рассказывать, господин. Ты несёшь слово.

Дервиш протянул руку и коснулся моей ладони. Впервые за всё это время я вдруг испугался. Мне вдруг сделалось не по себе.

Дервиш произнёс что–то, переводчик сказал:

— Он благословляет тебя.

Я кивнул, а переводчик попросил:

— Господин, оставь мне что–нибудь на память. Этот дервиш очень уважаем здесь. если он сказал о тебе такие важные слова, значит, это правда. Но как же в таком случае я могу не взять от тебя чего–нибудь на память. Самый простой предмет из твоих рук будет для меня большим подарком. Подержи хотя бы этот камешек, — он подхватил небольшой камень из пыли и протянул его мне, — подержи, господин, и подари его мне.

Я взял камешек, покрутил его в руке, удивляясь глубине человеческой веры, и подал его переводчику.

— Благодарю тебя, господин, — радостно заулыбался тот и сложил ладони лодочкой перед своим лицом.

Дервиш засмеялся, наблюдая за нашими действиями, и ещё раз коснулся моей руки. Он что–то пробормотал на прощанье и жестом показал, что я должен идти. Индийцы умеют очень красиво двигать руками, особенно кистями рук, делая это проворно, элегантно, и каждый жест их всегда понятен.

В тот день я не понял, что имел в виду дервиш. Я был высокого мнения о себе, считал себя хорошо осведомлённым в области теософии, может быть, даже в глубине души видел в себе будущего мудреца и пророка. Я не мог признаться себе в том, что я не только не знал многих вещей, но зачастую не понимал сути того, о чём часто и вроде бы умело вёл речь.

Позже, когда я мало–помалу научился быть честным с самим собой, мне открылась масса любопытнейших сторон человеческой жизни, но многое всё равно осталось непонятным и необъяснимым.