Стеклянная тетрадь - [40]

— А как же чувства? — Аркадий выпустил дым. — Чувства же нельзя сочинить?

— Бред. Я вам только о чувствах и говорил. Чувство — это идея. Вы не можете придумать ощущение, потому что оно от тела, а чувство… Вы же не станете утверждать, что можете, идя по улице, вдруг наткнуться на чувство? Наткнуться на стену или, скажем, на гвоздь вы запросто можете, но это будет ощущение: дырка в пятке или синяк на лбу. А чувства вы потом взлелеете по этому поводу, вы их сделаете сами, любовно вылепите на пустом месте, бережно нарисуете их, распишете поэтическим слогом. Вы будете переживать событие снова и снова, смаковать его, обдумывать. Это и есть чувства. В жизни чувств нет. Это миф. Поэтическая трепотня. Но так как трепотню эту многие воспринимают всерьёз, из–за неё порой и в петлю лезут, и вены вскрывают. Но это в том случае происходит, когда люди свои чувства оберегают, лелеют, взращивают их. И тогда чувства пожирают человека. Человек пропадает, а чувства вылезают из него, как чудовище какое–нибудь из фильмов ужасов. Тут вот и говорят, что чувствам не прикажешь. Куда уж приказывать, когда хозяина нет, человека нет. Одни чувства есть. Они сожрали его сознание, он не способен контролировать свои действия.

Аркадий хмыкнул.

— По вашему лицу вижу, что вы понимаете, о чём я говорю, — посмотрел на него длинноволосый.

— Прекрасно понимаю… Последние дни живу, как в кошмаре… Внутри всё пылает, — произнёс Аркадий, удручённо вздохнув.

— Вот именно: как в кошмаре. Это и есть кошмар. Сон кошмарный. Чувства — сон, дурман, убийственный дурман. И вы сами заставляете себя его принимать. Вы не живёте, вы спите. Лишь иногда выныриваете наружу, вздыхаете пару раз свободно и вновь за какую–нибудь идею хватаетесь. А она вас, как камень, на дно тянет. И опять кошмар…

— Забавно, это обдумать надо.

— Вот–вот. Обдумывайте, кушайте свои мысли, грызите себя… — длинноволосый человек не закончил и, быстро развернувшись, прошёл из тамбура в соседний вагон.

Аркадий растерялся. Он даже шагнул за исчезнувшим, но не увидел его в соседнем вагоне.

— Куда он подевался? Впрочем… Чёрт возьми, это как раз то, о чём он говорил: сразу задаюсь вопросом…

Аркадий кое–как докурил сигарету. В окне мелькал серый пригород. Поезд приближался к конечной станции.

— Надо собираться, — буркнул Аркадий под нос. — Надо? Куда собираться? Боже, впереди всё будет, как прежде. Опять нервотрёпка, опять склоки, опять зубастая совесть…

Он шёл по коридору в купе. Серый утренний воздух сгущался и скручивался в безумные грязные смерчи. Толкались суетливые пассажиры, наступали друг другу на ноги и волокли по узкому коридорчику тюки и чемоданы. Грохотали колёса. Галдели голоса. Мелькали за окнами деревья и столбы. А воздух вокруг Аркадия становился тяжелее и мрачнее. Он затекал в нос, уши, глаза, проникал в горло и заполнял лёгкие.

— Любопытно, — подумал Аркадий, — будет ли в гостинице ванная? Мне очень нужна ванная… Он говорил, что мы сочиняем проблемы, прикладываем усилия, чтобы решить их. А как не прикладывать? Как же без усилий номер с ванной получить? Пусть усилия, зато ванная будет. Решу эту задачу, могу заняться другой… Была бы ванная и тёплая вода, а бритва у меня найдётся…

ПЛОХАЯ НОЧЬ (ТРЕВОЖНАЯ БЫЛЬ, ВЗЫВАЮЩАЯ К СМЕРТИ)

Музыка играла долго. Сначала она звучала не очень громко, затем гулявшей во дворе молодёжи показалось, видимо, что в их веселье должны принять участие все окружающие дома, и музыка грохнула с удвоенной силой. Она буквально врывалась в окно, сотрясала стёкла, заставляла дребезжать дверцы шкафов.

— Вот ведь суки! — воскликнул Алексей, поднимаясь из кровати.

Уже третью ночь продолжалось одно и то же.

— Теперь до осени мучиться, — подала голос сестра с соседней кровати.

— Почему до осени? — мрачно спросил Алексей.

— Так ведь каникулы начались.

Алексей подошёл к окну, шлёпая босыми ногами по холодному паркету. Сквозь густую листву проглядывались автомобили на стоянке. Возле одной из машин собралась небольшая группа молодёжи, подростки. Они жестикулировали, живо обсуждая что–то, притопывали под музыку и разговаривали почти криком, но их голоса съедались шквалом музыки.

— И что, у вас в Москве так всегда, Ириш? — недоумённо спросил Алексей.

Он давно не был в столице, почти десять лет. Когда сестра уехала в Москву учиться, ему едва исполнилось четырнадцать. Вместе с мамой он приехал навестить сестру, получив от неё телеграмму об успешно сданных экзаменах, и с тех пор не появлялся тут. Алексей не приехал, даже когда Ирина вышла замуж. К тому времени он ушёл в армию, затем подрядился контрактником в Чечню и коптился там почти три года.

— Это же бардак! — Он ткнул пальцем в стекло. — Это же настоящие свиньи, а не люди.

— Брось ты, — отмахнулась Ирина и повернулась лицом к стене.

— А твой муж что? — настаивал Алексей. — Он же в МВД работает, верно? Неужто не может навалять по шее этим охломонам? Таким пацанам ведь если волю дать, так они всю страну в танцплощадку превратят. А кто будет выступать против их танцулек, того они затопчут ногами. Разве вы не понимаете, что из таких вот оторвышей вырастают самые настоящие ублюдки? Они же уверены, что никто им перечить не смеет, что всё им дозволено.