Стазис - [12]

Соседи часто бывают слепы, потому что свет еще не видел более жестокого, невротичного, трусливого, безумного отморозка, чем Корней Горбатов.

У десятилетнего Горбача, которого тогда еще звали Сашей, был щенок бурой собаки по имени Прохоров.

Корней тогда совсем недавно переехал в Красноармейск из-за Урала и только начинал пускать корни в столице клана Хлеборобов. Горбач гордился, что у него такой бравый дядя. Корней приехал со своим автоматом. На свежем, хрустящем кожей клановом жилете уже появился первый знак отличия за битву с кланом Распутников. Корней белозубо улыбался, помогал маме – жене своего брата и постепенно заменял семье Горбатовых отца.

Как-то раз после школы Саша играл со щенком Прохоровым на глухом заднем дворике. Бросал ему палку. Чаще делал вид, что бросил, – тогда щенок беспомощно суетился, рыл носом кусты и звонко тявкал. В его больших глупых глазах были недоумение и обида.

Прохоров тявкал, тявкал и тявкал, хотя Саша просил его быть потише, ведь в этом же дворике на гамаке спал недавно приехавший с вахты Корней. Он проснулся от тявканья. Саша хотел извиниться и увести щенка, но осекся, увидев взгляд Корнея.

На дне его зеленых глаз плескалось безумие, глубокое, как Байкал. Симпатичное скуластое лицо исказилось, уголки губ дергались.

– Где этот пушистик? – спросил Корней. – Где эта славная собачка?

Он вскочил с гамака и засвистел. Белки глаз покраснели от полопавшихся сосудов.

– Я так устал. Я просто хотел поспать, – сказал Корней. – Зачем ты меня доводишь, сука? Зачем вы все меня доводите?

Прохоров выскочил из-за куста и прыгнул на ногу Корнея. Пушистый хвост бешено мотался из стороны в сторону. Щенку хотелось играть.

– Вот ты где, – с облегчением сказал Корней,

Он свернул щенку голову и выбросил его за забор мощным броском. Затем лег обратно на гамак и заснул почти мгновенно.

Корней запугал сестру и племянника. Когда что-то шло не так, как ему хотелось, Корней сходил с ума и творил страшное. Корней жестко пресекал попытки усомниться в своем авторитете, не допускал возможности наличия у домашних своего мнения. Он мог вспыхнуть даже от невымытой чашки на столе. Если его доводил Саша, он окунал его в уборную головой. Если сестра – мог аккуратно двинуть ей по почкам, чтобы не оставить следов. Даже во время приступов Корней оставался по-звериному хитрым. Но самое ужасное было не в этом. Самое ужасное было в том, что Корней не видел в своем поведении никакой проблемы. Он удерживал молчание семьи страхом – клановому офицеру хорошая репутация в обществе помогает строить карьеру.

День, в который Корней без вести пропал на боевой операции к западу от Территории, Горбач решил сделать своим главным праздником и праздновать ежегодно. Еще он пообещал себе застрелиться, если станет таким же.

– Почему ты не такой же, уродище? Где эта горбатовская стать? – спросил Колымцев. – Где этот кураж, лихость? Эмиссар пристрелил Рыжего с Серегой, убрал своего висельника, собрал вещи и ушел вприпрыжку. Ты что в это время делал? Дрочил вприсядку?

– Никак нет, господин капитан, – сказал Горбач.

– А что ты делал?

– Я исполнял…

– Залупу ты с горчицей исполнял, – сказал Колымцев. – Знаешь, что ты делал, Горбатов? Давай я тебе объясню, что ты делал. Строю слушать внимательно. Встали ровно!

Строй встал ровно. На плацу припекало все сильнее. Горбач оглянулся и увидел на лицах боевых товарищей жадное предвкушение вперемешку с облегчением. «Хорошо, что это не я». Ни одного намека на жалость или сострадание.

Горбач в очередной раз подумал, что ошибся в выборе профессии. Ему всегда хотелось, чтобы люди его любили или хотя бы немного уважали. На землях Хлеборобов нет ничего престижнее службы клану.

Колымцев медленно прошелся вдоль строя, помахивая стеком. Единственное, что хотел сделать Горбач в этот момент, – дать ему подножку, чтобы упал, пнуть сапогом в голову, плюнуть на спину, расплакаться и убежать отсюда.

– Давай я тебе объясню, что ты делал, – повторил капитан. – Ты зассал. Ты уронил честь клана. Ты, Александр Горбатов, просто маленькая девочка. Маленькая девочка в оборочках. Понял меня? В оборочках, я сказал. Теперь тебя все будут звать девочкой. Маленькой, напуганной девочкой. Ты теперь Александра Горбатова. Не ссы, солдат ребенка не обидит. Знаешь, что солдаты делают с напуганными девочками? Утешают. Как умеют. Отряд! Вы же утешите нашу Сашеньку?

– Утешим!

– Приголубим!

– Видишь, какие у тебя товарищи? Хорошие. Они станут еще добрее, когда за твой косяк весь сквад раком встанет, – сказал Колымцев и подмигнул.

«Мама единственная называла меня Сашенькой, – подумал Горбач. – Но мама же умерла». Горбач только что понял, что больше его никто и никогда не защитит.

– Не называйте меня так, – сказал он тихо.

– Ты чего вякнула? – удивленно спросил Колымцев.

– Я сказал, не называйте меня Сашенькой, сквад-капитан, – ответил Горбач. – Я служу клану, как и вы, и требую уважительного отношения.

– Вот это новости. Ты почему так хочешь, чтобы я тебе руку сломал? – с жалостью спросил сквад-капитан.

– У вас сломалка еще не отросла, – сказал Горбач.

Он почувствовал, как внутри него что-то ухнуло в бездонную пропасть. Раньше под ложечкой сосало, теперь там стало пусто, как в воронке.