Стая - [20]
– Не пущу тебя! Ты – опора мне и надежа. Пусть идут Энунд с Вадимом. А тебя не пущу!
От обиды у Избора даже дыхание перехватило. Вырвался, зло отмахнулся от старика:
– Ты что, спятил? Чужих за братом моим посылаешь?! Хорош же князь буду я после этого!
Кричал бы и дальше – обидно кричал, в отместку за недоверие, за слабость, но вдруг заметил, что дрожат отцовские плечи под синим шелковым корзнем, что ползет по морщинистой щеке слеза, и остыл так же быстро, как вспыхнул. Осекся, метнулся прочь из избы, вылетел во двор. Побежал к соседней – дружинной – избе, по пути не замечая шарахающихся в стороны дворовых людей. Ураганом ворвался в избу, хрястнул дверью за спиной.
Вой на то и вой, чтоб на любой шум вскакивать, – не успела дверь за княжичем закрыться, как ему в грудь уже уперлись несколько копий да ножей.
– Что пришел, княжич? – На глухой голос копья опустились, ножи попрятались под одежкой. Избор перевел дыхание, всмотрелся в полутьму. Бьерн сидел подле очага на высокой, как и положено варяжскому хевдингу, лавке. Ноги скрестил, будто печенег, на коленях матово поблескивал небольшой клевец, Одной рукой Бьерн придерживал клевец за рукоять, другой – оглаживал гнутое, похожее на птичий клюв острие.
Избор протолкался ближе к варягу, сел напротив. Когда-то он не хотел прихода Бьерна. Так и сказал на совете старейшин: «Неужто одного волка, что на город наскакивает, вам мало, что другого, родича его, сами зовете?! » Однако отец оставался непреклонен, И старейшин убедил в своей правоте. Твердил: «Бьерн Орму родич, родичам столковаться легче. Его и отца его в урманской земле почитают, мать их конунга с ним в родстве. Без него ни к чему вовсе поход затевать». Старейшины сдались не сразу. Противились, говорили, что люди из урман и в Альдоге сыщутся, что незачем из болот всякую нечисть вытаскивать, что уж если б шла речь об отце Бьерна, старом Горме, так и спору нет, но с его сыном – дело иное… Когда-то многие из нынешних старейшин были в дружбе с отцом Бьерна. Вместе ходили в походы, вместе отбивали Альдогу у находников. Потом Горм с сыном ушли в болота, подмяли под себя многие болотные земли и осели там, Старейшины говорили о Горме хорошо – называли его смелым воином, отважным богатырем, который без нужды и капли крови не прольет, словом не обидит.
О сыне его, Бьерне, отзывались куда хуже. Помнили Бьерна совсем молодым – злым, жестоким, не боящимся крови и ту самую кровь всего более любящим. По словам старейшин, Бьерн мало чем отличался от своего дальнего родича Орма, поэтому ждал Избор не столько помощника в трудном походе, сколь нового врага, с коим придется мириться по чужой воле.
Княжич не ошибся, однако Бьерн оказался вовсе не таким, каким его представлял Избор. Средь альдожских дружинников его уважали. Даже дотошный Энунд Мена с его приходом присмирел и куда меньше совал свой нос в княжьи дела. Вадим же – ныне назначенный воеводой при Изборе – поболтал с варягом об оружии, похвалил лошадей, поглядел на воев, пришедших с Бьерном, – и тут же с ним поладил. Понемногу, день за днем, и Избор попривык к варягу. Не было в Бьерне той самой звериной жажды крови, о коей твердили старейшины, не было злого безрассудства. Он был старше княжича лет на десять, не более, только казалось, век проживи Избор – а до его холодного спокойствия не дотянется. Ничто Бьерна не печалило, ничто не грело – был он как вода в глубоком омуте. Избор его не понимал – иногда дивился ему, иногда ненавидел, – но иного заступника ему перед отцом не было. Вбил Гостомысл себе в голову, что без Бьерна походу не быть, выполнял теперь любые прихоти варяга. С Энундом да Вадимом еще спорил, ругался, а с Бьерном становился тихим, словно тот с самим Перуном в родичах. Вот и ныне была у княжича одна надежда – что Бьерн отца вразумит, объяснит, что бесчестьем люди назовут, если не поедет княжич сам выручать сестру с братом. Поэтому стоял теперь Избор пред варягом, мялся, задыхался от злости, стискивал кулаки, давился словами:
– Отец меня отговаривает… Чтоб я тут остался…
Бьерн кивнул, отложил клевец, сцепил пальцы на коленях, замер. На обнаженной груди блестела золотая гривна, подле нее повисла на гайтане[69] костяная фигурка рыси, с обритой до макушки головы спускались к плечам заплетенные в косицы волосы.
«Аж не дышит, будто идол неживой», – мелькнуло у Избора в голове. Облизнул пересохшие губы, рубанул ладонью воздух:
– Как отец такое сказать мог?!
– Так и мог, – Бьерн шевельнулся, и все в нем словно ожило – блеснули глаза, перекатились под смуглой кожей мышцы, трепыхнулись косицы, закачалась гривна, цепляя костяную фигурку. – Ты один после него наследник. Тебе Альдогу беречь надобно, а не искать удачи в море, будто свободный ярл.
