Ставка на совесть - [77]

Когда Владимир почти уверил себя, что грозы ему не миновать, до него донесся властный голос командира: «Добро. Решение утверждаю. — И следом — мягкое, почти ласковое: — Держись, дорогой…»

Владимир почувствовал, что именно этих слов недоставало ему сейчас, чтобы сделать все возможное, даже невозможное, но боевую задачу выполнить.

4

После «боя» на плацдарме поредевший, потрепанный первый батальон был выведен во второй эшелон. К полудню наступило затишье, и из штаба полка последовало распоряжение: всем, кто действовал в зоне «атомного взрыва», пройти полную санитарную обработку и произвести дезактивацию оружия и техники.

К тому времени полк с приданными и поддерживающими его средствами переправился на правый берег, и подразделения химической защиты разбили в негустой роще, прорезанной глубоким ручьем, пункт специальной обработки. На опушке, забив узкий проселок, вереницей выстроились бронетранспортеры и автомашины. Очередь укорачивалась черепашьими темпами. Но это никого не беспокоило и не раздражало, ибо самое главное — марши и бои — осталось позади, и люди, условно подвергшиеся радиоактивному облучению, блаженствовали: подремывали в кузовах машин и на траве или от нечего делать без любопытства глядели на бронетранспортеры, которые, точно на конвейере, по одному медленно въезжали на эстакаду площадки для определения зараженности техники и затихали в ожидании приговора. Тем временем химик-дозиметрист в грязно-купоросного, непривычного цвета защитном костюме, в противогазе и резиновых перчатках, напоминающий пришельца из космоса, какими их изображают художники-фантасты, блестящим трубчатым зондом, по форме похожим на хоккейную клюшку, плавно «ощупывал» поверхность машины. Затем по взмаху флажка она съезжала с эстакады и направлялась на площадку для обработки боевой техники. А ее место занимала уже следующая машина. И пока безмолвный резиновый контролер сноровисто проделывал над нею ту же манипуляцию, другой химик-дозиметрист производил выборочный контроль облучения личного состава. И повинуясь его велению, спешенные солдаты и офицеры шли на площадку санитарной обработки. Их путь проходил мимо эстакад, на которых покорно стояли бронетранспортеры. Совсем недавно они с напористым ревом неслись по мертвой после «атомного взрыва» земле. Теперь же в их броневые бока с остервенелым шипением били из брандспойтов со щетками белые, пенящиеся струи раствора, смывая радиоактивные частицы.

Старший сержант Яков Бригинец, пока его отделение скучало в очереди на пункт специальной обработки, уселся под деревом, привалившись спиной к прохладному шершавому стволу. Яков закрыл глаза и почувствовал, что его словно наполняет какой-то сладковатой тяжестью и начинает плавно покачивать и уносить куда-то. Перед глазами поплыли обрывочные видения прошедших учений и даже более отдаленных по времени событий. Ощущение было такое, будто Яков много и натужно работал и, втянувшись в работу, внезапно увидел, что делать больше нечего.

В душе старшего сержанта появилась спокойная удовлетворенность. Командир полка сказал сегодня батальону: «Молодцы!» Якову было очень приятно: раз всем, — значит, и ему. Он имел право отнести похвалу на свой счет, ибо кто лучше его самого знает, как относился он к солдатскому труду? С первого дня службы до недавно закончившегося боя на плацдарме, когда их взвод был послан в район, пораженный «атомным взрывом», занял удобную для отражения «противника» позицию и удерживал ее до тех пор, пока из-за Днепра не подоспели основные силы полка.

Сегодняшняя похвала, видимо, последняя похвала за последнее в жизни Якова учение: скоро домой. Осталось совсем немного. Подведут итоги инспекторской — и только отсчитывай оставшиеся до увольнения дни. Хорошо их считать, когда все хорошо. Так ли оно на самом деле? Чем Яков может похвастаться? Что сделал он доброго? Яков в последнее время стал задумываться над этим, сравнивая свою жизнь с жизнью майора Хабарова и капитана Петелина. Они прошли войну, имеют награды. Якову становится немного завидно. В самом деле, прослужил он почти три года и ничего выдающегося не совершил. Не вступал в схватку с диверсантами, потому что ни на полк, ни на город никто не нападал. Не боролся с пожаром в подшефном колхозе и не гонялся за поджигателями зернохранилищ, потому что этого тоже не было. А было лишь то, что, служа, он сам стал отличником и свое отделение сделал отличным, сам овладел всем штатным оружием роты и подчиненных обучил. И это очень пригодилось им всем на учении. Посредник давал такие сложные вводные, что приходилось призывать на помощь все свои знания, чтобы решить их. И еще было у Якова около двадцати благодарностей, и в звании его повысили.

Якову вспомнилось: как-то он слушал лекцию о перспективах коммунистического строительства в СССР. Яков, зримо представляя себе картину, которую вдохновенно рисовал лектор — молодой подполковник из политуправления округа — вдруг подумал: «Черт возьми, а может быть, через десятилетия нам тоже станут завидовать? Те, кто войдет в коммунизм, как в отстроенный нами дом. А возможно, и тому поколению не придется завидовать своим предшественникам, потому что та жизнь выдвинет перед ними что-то новое, не менее сложное и удивительное. Ведь то, что сегодня тебе представляется будничным, на самом деле может оказаться необычным, когда посмотришь на него с высоты осуществленных целей, во имя которых это будничное совершалось. У каждой эпохи — свое… Возможно, нас тоже ожидает борьба — нелегкая, героическая, захватывающая».