<Статьи о народной поэзии> - [46]

* * *

Раз на пиру Владимир-князь сказал Ивану Годиновичу: «Гой еси, Иван ты Годинович! а зачем ты, Иванушка, не женишься?» – «Рад бы, осударь, женился, да негде взять: где охота брать, за меня не дают; а где-то подают, ту я сам не беру». Князь велел ему садиться на ременчат стул, писать ярлыки скорописчаты о добром деле, о сватанье, к Дмитрию, черниговскому гостю богатому. А Владимир-князь ему руку приложил: «А не ты, Иван, поедешь свататься, сватаюсь я-де, Владимир-князь». А скоро Иван поездку чинит ко городу Чернигову: два девяносто верст переехал в два часа. Прочитав ярлык, Дмитрий-гость: «Глупый Иван, неразумный Иван! где ты, Иван, перво был? ныне Настасья просватана, душа Дмитревна запоручена в дальше землю Загорскую, за царя Афромея Афромеевича; за царя отдать – ей царицею слыть, – нановья и улановья все поклонятся, а немецких языков счету нет; за тебя, Иван, отдать – холопкой слыть, избы мести, заходы скрести». Тут Иванушке за беду стало – схватил ярлык, да и прямо в Киев, ко Владимиру-князю. Тут ему, князю, за беду стало, рвет на главе черны кудри свои, бросает о кирпищет пол: «Гой еси, Иван Годинович! возьми ты у меня, князя, сто человек русских могучих богатырей, у княгини ты бери другое сто, у себя, Иван, третье сто; поезжай ты, по добром деле – о сватанье: честью не даст, ты и силой бери». Выпала пороша – наехал Иван с дружиною на три звериные следа: сто человек посылал за гнедым туром, другое сто – за лютым зверем, а третье сто – за диким вепрем; велел изымать их бережно – без тоя раны кровавый, и привесть их в Киев-град; а сам он, Иван, поехал один в Чернигов-град. У Димитрия-гостя богатого сидят мурзы, улановья, по-нашему, сибирскому, дружки словут, привезли они от царя платье цветное на душку Настасью Дмитревну; а сам он, царь Афромей, от Чернигова в трех верстах стоит, и с ним силы три тысячи. Взял Иванушка Годинович душку Настасью из-за занавесу белого за руку белую, потащил он Настасью – лишь туфли звенят. Взговорит ему Дмитрий-гость: «Гой еси ты, Иванушка Годииович! суженое пересуживает, ряженое переряживает; можно тебе взять не гордостью– веселым пирком, свадебкою». – «Не мог ты честью мне отдать – ноне беру и не кланяюсь». – Посадил Настасью с собой на добра коня, переехал он девяносто верст и поставил тут свой бел шатер, изволил он, Иван, с Настасьей опочив держать.: Пересказали царю мурзы и улановья телячьим языком весточку нерадостную, а и тут царь закричал, заревел зычным голосом; Иван предложил царю боротися – кому Настасья достанется. Согнет он царя корчагою, опустил на сыру землю – царь лежит, свету не видит. Отошел Иван за кустик …, а царь пропищал: «Думай, Настасья, не продумайся; за царем за мною быть – царицею слыть; за Иваном быть – холопкой слыть, избы мести, заходы скрести». А и снова борьба начинается – втапоры Настасья Ивана за ноги изловила – тут его двое и осилили. Притязал его царь за руки белые ко сыру дубу, стал с Настасьей поигрывати, а назолу дает ему, молодому Ивану Годиновичу. По его было талану добра молодца, прибежала перва высылка из Киева, они срезали чембуры шелковые, его, Ивана, опрастывали. Говорил тут Иванушка Годинович: «А и гой еси, дружина храбрая! Их-то царей не бьют, не казнят, не бьют, не казнят, не бьют и не вешают: повезите его ко городу Киеву, ко великому князю Владимиру». А сам он, Иван, остался во белом шатре, стал жену учить. (Поученье Ивана есть повторение того, которое Добрыня делал Марине, с следующею разницею в конце: «И этот язык мне не надобен – говорил он с царем неверным и сдавался на его слова прелестные».) Приехав к князю, Иван благодарит его за милость великую, что женил его на душке Настасье Дмитревне. Услышав от Ивана о поучении, втапоры князь весел стал, отпускал Вахромея царя, своего подданника, в его землю Загорскую: только его увидели, что обернется гнедым туром, поскакал далече в чисто поле к силе своей.

* * *

На пиру у князя Владимира пригодились тут две честные вдовы – Чесовая жена и Блудова жена – обе жены богатые, богатые жены дворянские. Промежду собой сидят, за прохлад говорят. Сватала Блудова жена сына своего Гордена за дочь Чесовой жены, Авдотью Чесовичну. Втапоры Авдотья Чесовична (мать) осердилася, била ее по щеке, таскала по полу кирпищету и при всем народе, при беседе, вдову опозорила, и весь народ тому смеялися. Скоро пошла вдова Блудова ко своему двору, а идет она шатается; выбежал к ней за ворота широкие Горден сын Блудович; поклонился матушке в праву ногу: «Гой еси, матушка! что ты, сударыня, идешь закручинилася? Али место тебе было не (по) отчине? али чарой зеленым вином обносили тебя?» Авдотья Блудовна жалобу приносит сыну своему Гордену Блудовичу; молодой Горден уклал спать свою родимую матушку – втапоры она была пьяна. И пошел Горден на двор к Чесовой жене, сжимал песку горсть целую, бросил он по высоком терему, где сидит молода Авдотья Чесовична, – полтерема сшиб, виноград подавил. Втапоры Авдотья Чесовична бросилась, будто бешеная, из высокого терема, пробежала мимо Гордена, ничего не говоря, на княженецкий двор своей родимой матушке жаловатися. Втапоры пошел туда же и Горден – рассматривать вдову, Чесову жену. Вдовины ребята с ним заздорили, взяли Гордена пощипывати, надеючись на свою родимую матушку. Горден им взмолится: «Не троните меня, молодцы! а меня вам убить, не корысть получить!» Они не послушались, он их всех перебил, а было их пять человек. Вдова Чесова посылала еще своих четырех сыновей – убить Гордена, и только один хотел было ударить его по уху – Горден верток был: того он ударил о землю и до смерти ушиб, а также и остальных троих. Взял он, Горден, Авдотью Чесовичну за руки белые да и повел ко божьей церкви венчатися; а поутру стол собрал, позвал князя со княгинею и молоду свою тещу, Авдотью Чесову жену. Втапоры было Чесова жена загординилася, не хотя идти к своему зятю; тут Владимир-князь стольный киевский и со княгинею стали ее уговаривати, чтоб она то больше не кручинилася, не кручинилася и не гневалася, – и она тут их послушалася, пришла к зятю на веселый пир, стала пити, ястп, прохлаждатися.