Статьи из газеты «Труд» - [20]

Ладно, говорят дед с бабкой, даем тебе второй срок.

Прочно сидит кепка, знай покряхтывает:

— Мы горды высоким доверием и обещаем впредь…

Черт с тобой, говорят вспотевшие дед и баба, сиди третий срок, а мы покамест альтернативу вырастим.

Но не растет у них альтернатива, потому что и внучка, и жучка, и кошка с мышкой привыкли к кепке и где-то даже полюбили ее. Ну ее, дед, говорят они. Чего тебе ее менять-то? Пущай себе она растет и пухнет и третий, и четвертый, и пятый сроки, а в тени ее произрастают грибы-церетели и бизнес родственников. Все равно в огороде все довольны. Да и кто тут остался-то? Одни мокрицы. Остальных она сожрала.

…Я ни на кого не намекаю, а хочу только ответить на слишком назойливые вопросы: это что ж теперь у нас Юрий Михайлович навсегда? Да, отвечаю вам, навсегда, потому что прагматизм заключается в том (запомните эту формулу — она вам пригодится), чтобы «воспроизводить национальную матрицу». Так или почти так, сказал наш главный кремлевский идеолог Владислав Сурков, который горазд подбирать красивые и малопонятные слова для малокрасивых и понятных действий. Матрица, по мысли Суркова, привязывается к личностям, привыкает к ним, ценит именно их, а не принципы. А раз все так, прагматизм заключается в том, чтобы никогда не менять Лужкова, пока его естественным образом не поменяет жизнь.

Хорошо это или плохо? Я предлагаю об этих терминах временно забыть. Для Москвы, наверное, не очень хорошо, поскольку все ее проблемы законсервируются либо усугубятся. Для пенсионеров — неплохо, про них город помнит. Для бизнеса — относительно прилично.

Владимир Путин и любой из его преемников не тронут Лужкова именно потому, что он задолго до них отстроил именно ту систему власти, которую они осуществили сегодня в масштабах страны. Ведь его любили ровно так же, как Путина — рейтинг зашкаливал. И ресурс он использовал весьма низкопробный, самый простой, изначально данный: столичность. Как они сегодня используют не менее простой ресурс — сырье. А свой своих никогда не выкорчует с огорода.

№ 612, 28 июня 2007 года

Пятая волна

прогноз от Д. Быкова

Эмиграция — нормальное состояние русского человека. Режимы чередуются с математической регулярностью — при каком-нибудь одном обязательно будешь не ко времени. Либо уедешь при либералах, потому что твоя фундаментальная наука никому не нужна, либо при консерваторах, потому что без свободы не выжить. Русский эмигрант — политический или экономический — действует почти во всех больших американских и европейских романах со времен «Жерминаля». Видимо, к четырем волнам русской эмиграции ХХ века — послереволюционной, послевоенной, израильской и перестроечной — добавится теперь и пятая.

То, что Фалима Тлисова и Юрий Багров попросили в Штатах политического убежища вслед за Еленой Трегубовой (экс-журналисткой кремлевского пула), уехавшей в Англию, — явление, правда, несколько иного порядка: и Тлисова, и Багров занимались в основном кавказской тематикой, а там нравы свои. Там теперь правят стабилизаторы, которых не больно-то покритикуешь. Когда копаются в их прошлом, они тоже не любят. Вообще не понятно, что делать сегодня журналисту на Северном Кавказе. Воспевать подвиги Кадырова? Для этого, пожалуй, придется пройти очень серьезную внутреннюю переквалификацию, сопоставимую с лоботомией. Переезжать в Москву и писать о московских проблемах? Тоже проблематично. И почему не сразу в Штаты? У Тлисовой и Багрова не было выбора. Иное дело Трегубова: в ее случае, по-моему, политубежище может оказаться рискованнее, чем само наше дикое Отечество. Но вообще исход журналистов, либералов, правозащитников и попросту диссидентов начался не вчера, и к этому надо относиться спокойно. А то раньше ведь как было? Одни ненавидят: уехал — значит, предал. Терпи маму-Родину любой. Другие в восторге: вот они, истинно свободные люди, принципиально отказывающиеся жить в бедламе нелюдей, выть с волками площадей и т. д. В 90-е сколько было перехлестов: вы жили тут, в рабской стране! Покайтесь! А ведь те, кто остался, — они-то и делали эту жизнь переносимой для тех, кому уехать было некуда.

Я, конечно, сочувствую травме эмиграции — «вечно жалок мне изгнанник, как обреченный, как больной», — но когда ее избывают злорадным поношением, как-то настораживаюсь, что ли. Хочется попросить экс-соотечественников заткнуться или выбирать выражения в интернете.

То, что будут ехать, — факт. То, что одни будут обзывать эмигрантов предателями, а другие святыми — тоже бесспорно. Хочется призвать всех к осмотрительности: не их надо обсуждать, честное слово. Они — просто люди, сделавшие свой трагический выбор. У каждого свои причины — у кого-то пиар, у кого-то неразрешимая личная ситуация, а у кого-то общественный протест. В конце концов это личное дело каждого — где жить. Но вот страна, из которой примерно раз в 20–30 лет извергается новая волна исходов, наверное, живет как-то неправильно. Ей стоит, наверное, задуматься о том, почему несколько раз в столетие половина ее населения оказывается никому не нужна. Я не уверен в светлом будущем такой страны, потому что рано или поздно могут ведь уехать почти все.