Статьи и воспоминания - [44]

Старый Тифлис — звучащий город, музыкальный город. Достаточно было пройтись по улицам и переулкам, лежащим в стороне от центра, чтобы окунуться в музыкальную атмосферу: вот из открытого окна слышится характерное звучание хоровой грузинской песни, рядом кто-то перебирает струны азербайджанского тара, пройдешь подальше — наткнешься на уличного шарманщика, наигрывающего модный в ту пору вальс. Южный город живет кипучей уличной жизнью, встречая каждое утро музыкальными выкриками торговцев фруктами, рыбой, мацони и завершая свой день сложной, многоголосной полифонией несущихся со всех сторон армянских, грузинских, русских напевов, обрывков итальянских оперных арий, громоздких военных маршей, доносящихся из городского сада, где играет духовой оркестр... Нередки встречи и с хранителями древней народной культуры, певцами-сказителями, ашугами, аккомпанирующими себе на народных инструментах — сазе, таре, кеманче.

Эта насыщенная атмосфера народного музыкального быта, эта многотембровая пестрота звуковых образов, интонаций, ритмов, окружавшая меня с самого раннего детства, оставила глубокий след в моем сознании, а вернее, в подсознании. Ранние впечатления глубоко запали в душу, они определили основу моего музыкального мышления и, думается, сыграли важную роль в воспитании моего композиторского слуха. Как бы ни изменялись и ни совершенствовались впоследствии мои музыкальные вкусы и знания, первоначальная национальная основа, которую я воспринял с детства в результате живого общения с народным искусством, остается естественной почвой для моего творчества.

Конечно, когда я рос в музыкальной атмосфере старого Тифлиса, я ничего этого не понимал, возможно, даже не всегда мог определить национальную принадлежность звучащей мелодии. Народная армянская, азербайджанская, грузинская, русская песни, широко бытовавшие тогда «жестокие» цыганские романсы, популярные мелодии бальных танцев — все смешивалось в пестрой звуковой картине и неудержимо влекло к себе.

Сколько себя помню, я всегда любил петь. Пел я обычно под ритмические постукивания пальцами или ладонью по столу, стулу, ящику, коробке. Это занятие мне доставляло особое удовольствие, и, музицируя так, я мог подолгу просиживать где-нибудь в полном одиночестве. Если напеваемые мной мелодии были народного происхождения, то ритмы, которые я выстукивал, представляли собой свободную импровизацию довольно сложного, как я вспоминаю сейчас, рисунка.

Следующим и чрезвычайно важным событием на моем пути к музыкальной профессии стал видавший виды рояль, за гроши приобретенный вместе с некоторыми предметами обстановки у старого владельца квартиры по Великокняжеской улице, куда наша семья переехала в 1911 году. Этот инструмент, в котором не работали многие клавиши, доставлял мне большую творческую радость и очень помог в постижении музыкальных тайн. Вначале, просиживая часами у рояля, я старался освоить закономерности в построении звуковой шкалы на клавиатуре, подбирал знакомые мелодии, отыскивал приятные на слух сочетания одновременно звучащих тонов. Затем последовали неуклюжие попытки подбирать аккорды в левой руке, как-то созвучные мелодии в правой руке. В этом мне, по-видимому, помогал слуховой опыт, связанный с традиционным многоголосием грузинской народной песни, со звучавшими вокруг армянскими и азербайджанскими песенными и инструментальными пьесами, наконец, с бальными танцами, вальсами, маршами, которые можно было услышать в городском саду. Сегодня мне уже трудно установить последовательность этого процесса самостоятельного освоения музыкальных азов, но хорошо помню, что, едва научившись подбирать по слуху какие-то песенки и танцы, я уже пытался варьировать эти мотивы, присочинять к ним новые. Эти наивные и неуклюжие опыты «композиции» доставляли мне истинное наслаждение.

Рояль помог мне не только развить слух и приобрести какие-то творческие навыки, но и научиться довольно бойко играть популярные танцы и песни. Годам к пятнадцати я уже настолько овладел техническими приемами игры, что мог относительно свободно чувствовать себя за клавиатурой и не без эстрадного шика исполнять свой репертуар. В кругу товарищей по Коммерческому училищу я слыл «пианистом» и был желанным гостем на ученических балах и вечеринках.

Еще одним источником музыкальных впечатлений и музыкального опыта стал для меня духовой оркестр при нашем училище; руководил им опытный музыкант польского происхождения Гансиорский. В ту пору многие учебные заведения Тифлиса имели свои ученические оркестры, преимущественно духовые, которые состязались друг с другом в исполнении маршей и бальных танцев. Усилиями Гансиорского оркестр Коммерческого училища добился, как мне помнится, известных успехов и числился среди лучших школьных духовых оркестров города.

Я был в шестом классе, когда Гансиорский, ознакомив меня на нескольких уроках с приемами игры на теноре и начатками нотной грамоты, принял в свой оркестр. Долгое время мои функции в ансамбле ограничивались выдуванием нескольких нот, входивших в аккорды, либо исполнением коротеньких «с-та, с-та» в маршах и «с-та-та, с-та-та» в вальсах. По мере приобретения опыта я постепенно осмелел и начал «обогащать» партии третьего тенора незамысловатыми импровизациями и ритмическими контрапунктами. Иногда это проходило гладко и капельмейстер не замечал или делал вид, что не замечает моей дерзости. Но, вспоминаю, однажды, выведенный из себя моей слишком смелой импровизацией, Гансиорский остановил репетицию и выгнал меня из класса. Впрочем, гнев его скоро прошел; к следующему занятию я был прощен.