Статьи и интервью, 2006 г. - [53]

А если в процессе самозащиты некоторые народы пришлось капельку истребить, то в этом винить нужно только самих истребляемых. Если народ пруссов весь погиб, то это “результат его собственного выбора. Не желая жить иначе, чем разбоем, не способный к объединению и компромиссу, ведомый фанатичными жрецами и вождями, этот народ сам завел себя в исторический тупик” (с. 128). То же, видимо, относится и к ливам - народу, давшему имя Ливонии, который крещение принял, но все равно потом вымер. Сами виноваты в своем исчезновении и поморские славяне, ассимилированные немецкими колонистами. То же относится и к взятию Константинополя крестоносцами в 1204 году: “целиком и полностью виноваты сами греки” (с. 275).

Зато эстонцы, финны и латыши должны быть благодарны крестоносцам. “Если посмотреть на ставшие ареной миссионерской деятельности католиков Финляндию, Латвию и Эстонию, то вряд ли кто осмелится утверждать, что культура и самобытность этих народов, их историческая судьба пострадали из-за того, что на их землях проповедовали слово Божие не православные, а католики” (с. 128). Именно так: проповедовали!

Надо заметить, что эстонские и латвийские историки описывают деятельность немецких вооруженных “проповедников” не столь восторженно. Секрет выживания эстонцев и финнов не имеет ничего общего ни с католицизмом, ни с православием. Сохранились те народы, которым повезло дожить до XVI века и оказаться под шведами в решающий период XVI-XVII веков - во время Реформации. Они, в соответствии со шведским государственным толкованием церковной реформы - получили перевод Библии и богослужение на родном языке, и в силу этого сохранили собственную самобытность.

Что касается грабежей, которыми отличились русские дружины в Ливонии и Финляндии, то это была обычная средневековая практика. Нестеренко, описывая эти походы, утверждает, что предпринимались они исключительно ради наживы: русские хотели поживиться за счет богатой Ливонии. Между тем Ливония XIII века, терзаемая непрерывными войнами, богатой быть не могла. А если бы и могла, то перестала бы ею быть после нескольких новгородских экспедиций. Тем более что настоящее богатство было в городах. А их русским дружинам так ни разу взять и не удалось.

Между тем грабежи в Средние века были обязательной частью военных действий. Они были формой экономической войны, играя ту же роль, что бомбардировки городов и промышленных объектов в ХХ веке. Цель их состояла в подрыве хозяйственной базы неприятеля. Потому в разоренную землю ходили снова и снова, чтобы не дать ей оправиться. Сжигали посевы. Периодические походы к данникам должны были терроризировать зависимое население. А с другой стороны, бюджета, чтобы содержать дружину, у феодалов не было, право на грабеж неприятеля был вознаграждением за службу. Так что, опустошая чужие владения, феодальная дружина сочетала приятное с полезным.

В качестве примера гуманности Запада - в противовес грабежам русских - Нестеренко приводит эпизод с захватом Новгорода шведами в разгар Смуты. Вообще-то события, происходившие в начале XVII века, не совсем корректно приводить как пример для повествования, ведущего речь о XIII столетии. Однако военные грабежи были нормой и для той эпохи - и лишь поведение шведской армии было удивительным исключением, которое потрясло не только новгородцев, но и немцев во время Тридцатилетней войны. Причина проста: в отличие от наемных армий и феодальных ополчений, на которые опирались и московские цари, и немецкие князья, Швеция при Густаве II Адольфе уже имела регулярную армию, ставшую позднее прообразом вооруженных сил и в России, и в Пруссии.

В отличие от русских летописей, к которым, естественно, нет никакого доверия, тексты немецких хроник воспринимаются автором как окончательная истина - кроме тех эпизодов, которые противоречат его собственным воззрениям. Так, он некритически повторяет сообщения ливонских хронистов про огромные размеры новгородских и псковских ополчений - двенадцать, шестнадцать и даже двадцать тысяч человек. Когда же новгородская летопись пишет про большое шведское войско, высадившееся на Неве, он решительно с этим спорит, доказывая, что столь многочисленной силы там быть не могло.

В отношении Невской битвы Нестеренко совершенно прав. Во-первых, сбор и отправка крупной армии не могло не оставить следов в шведских источниках, которые довольно подробно описывают не только победы, но и поражения. А во-вторых, средневековые армии вообще были не слишком многочисленными. При низкой производительности труда в сельском хозяйстве в условиях “тотальной мобилизации” оторвать от сохи можно было максимум 2-3 % мужского населения.

Начиная с XIX века историки критикуют преувеличения хронистов. Правда, исследования ХХ века показали, что зачастую преувеличенной оказалась и сама критика. Изучение архивных документов и археологические изыскания показали, что цифры, приводимые в хрониках, не столько преувеличены, сколько округлены. Например, бухгалтерские документы Генриха V позволяют установить не только численность каждого отряда, сражавшегося в его армии под Азенкуром, но даже переписать участников сражения поименно! Однако любые источники куда более точны, когда речь идет о численности своих. Число войск противника во все времена преувеличивали. Да и как их можно было посчитать, не переходя линии фронта?