Статьи для «АПН — Агентство Политических Новостей» - [17]

Эта схватка особенно забавна потому, что своя своих не познаша. Что между ними, в сущности, разыгрывается в новых декорациях полемика между ЛЕФом и РАППом — ЛЕФы вскочили на локомотив чуть раньше, РАППы чуть позже, а вели себя одинаково свински.

Разумеется, сотрудничество с изданием вроде «Взгляда» могло бы поставить жирный крест на репутации Бавильского, если бы у него была репутация, а не набор гомерических заявлений и столь же комических сочинений; но ведь и моральное право Дмитрия Кузьмина объяснять Бавильскому, что такое хорошо и что такое плохо, в высшей степени сомнительно. Кузьмин со своей командой пытался оседлать литературный процесс во времена перестройки, действительно более симпатичных, но не менее травматичных, чем нынешние. Что до способов самоутверждения, полемических интонаций, кланового духа — «Вавилон» тех времен ничем не отличался от «Топоса» или «Взгляда», где пыжатся сегодня Бавильский и компания. Культуртрегерство во «Взгляде», конечно, далеко не дотягивает даже до того уровня, какой господствовал в изданиях Кузьмина, — Кузьмин по крайней мере пишет без грамматических ошибок и не опускается до прямых самовосхвалений; но собственные его лирические тексты, ей же ей, недалеко ушли от сочинений Бавильского, демонстрирующих уникальное сочетание полуобразованности, пафоса и тоски по панибратству с мировой культурой. Не совсем понятно, что делает во «Взгляде» Воденников, который может нравиться или не нравиться, но стихи писать умеет. Видимо, катастрофические провалы вкуса, случавшиеся в его стихах, не так уж случайны.

Особенно занятной была борьба за литературно-политическое самоутверждение в шестидесятые, когда два писательских клана изо всех сил старались доказать власти: мы ваши, ваши, мы настоящие ваши, а те — ненастоящие! И либералы («горожане»), и консерваторы («деревенщики») наперебой внушали властям представления об опасности конкурента. Либералы показывали на «деревенщиков» и обличали: ну какой же это марксизм, если они националисты! Ведь Маркс был интернационалист, а они за русский дух, за изоляционизм и косность! Из другого лагеря отвечали: а они — разве они марксисты? Ведь они низкопоклонники, перед буржуазным Западом на брюхе ползают! Борьба шла с переменным успехом: доставалось то Пикулю (и стоявшему за ним почвенному лагерю), то «метропольцам» (и стоявшим за ним либералам). Либералов били больней, но, случалось, и защищали — они, например, чаще ездили в заграничные турне, символизируя нашу терпимость. Почвенники хоть и любили навоз больше всего на свете, а за границу тоже хотели, и страшно завидовали Вознесенскому. К сожалению, оба клана не брезговали прямыми доносами друг на друга, апеллируя к ненавистной обоим советской риторике. Разумеется, были в шестидесятые-семидесятые и чистые, независимые люди, истинные писатели, не унижавшиеся до сотрудничества с властью, — но они были в меньшинстве; увы, кратковременный, но кичливый и эгоцентричный триумф либералов во время перестройки скомпрометировал их и политически, и человечески, и литературно. Они гнобили оппонентов покруче советской цензуры, не забывая благодарить и поддерживать власть, осуществившую их заветные чаяния; и пусть чаяния эти были прекрасны — свобода, отмена цензуры, открытие границ, — девяностые, к сожалению, не сводились к их осуществлению. В них было много еще чего, и все это удостоилось бурного одобрения некоторой части либеральной интеллигенции, — не потому, что эта интеллигенция так уж любила власть (хотя некоторая гордость от близости к ней прочитывалась, что и говорить), а потому, что именно в девяностые эта интеллигенция обрела статус властителей дум. Статус, далеко не всегда обеспеченный текстами и очень часто подкрепленный лишь политической лояльностью (эта логика подробно описана Андреем Мальгиным).

Вот и ответ на вопрос, почему сегодня молодые люди так активно идут в публицисты-державники, «контркультура» пускает державные рулады, попса концертирует в пользу единороссов, а Иван Демидов с Аркадием Мамонтовым роняют планку профессионализма вовсе уж ниже плинтуса, сводя счеты с оппонентами.

Это же ответ на вечное вопрошание, наиболее отчетливое в романах Бориса Акунина: почему в России все таланты обязательно в оппозиции, а бездари лояльны до визга? Таланту вовсе необязательно быть в оппозиции, это вовсе не является его имманентным свойством; во всем мире полно одаренных людей, не брезгующих поддерживать власть. От того, что Стоун поддерживает Буша, а Мур критикует его, — Мур не стал талантливее, а Стоун бездарнее. И только в России сохраняется любопытнейшая особенность литературно-политической жизни — может быть, от писательской невоспитанности, а может, от читательской неразвитости: непрофессионалы здесь лижут власть и примазываются к ней именно потому, что это их единственный способ утвердиться в статусе мастеров. В результате все, кто хоть что-нибудь умеет, оказываются в оппозиции поневоле — просто потому, что эстетическое лицо власти, формируемое графоманами, становится неприемлемо по определению.

Отсюда пресловутые «стилистические разногласия с советской властью»: ни Синявский, ни Даниэль антисоветчиками не были. Но византийская российская власть до того падка на лизательство, что охотно предоставляет графоманам покровительство и трибуну — а от эстетической неразборчивости до массовых посадок гораздо ближе, чем может показаться.