Стать настоящим - [11]

Лёгкое прохладное дуновение неумолимо перерастало в неприятный, ледяной, бьющий в лицо поток. Поднимался ветер. Скольких змеев принесёт он на этот раз? И как долго продержится птичник?.. Он подобрался, готовясь встать, и почувствовал, как свинцово тяжелы ноги и руки. Они отказывались слушаться — что, если не получится встать?! Птичника накрыла волна паники, а затем пришла злость. Он всегда призывал её, чтобы уничтожить страх. Злость на тех, кто уже вышел на другую сторону, кто стал настоящим и вовсю наслаждается жизнью! Жизнью, полученной за счёт них с кошатницей — ведь это именно Пернатый с Хищницей открыли проход, отдав этому всё: силы, любовь, энергию!

И что же?! настоящими. «Стойте! — кричал им птичник. — Так нельзя, вы разбиваете связи, ломаете лучи, да что же вы делаете?!» Но они, сбив с ног первооткрывателя, мчались, ничего не слушая и ни о чём не думая, лишь бы самим проскочить, а что потом — всё равно! Обессиленный птичник, закрывая собой кошатницу, от слабости потерявшую сознание, мог только смотреть, как его обезумевшие собратья несутся, топча и уродуя всё, что долго и с таким трудом рождалось, возникало из пустоты, выращивалось ценой его собственной жизненной энергии и невероятного напряжения Хищницы.

Все остальные — те, кто топтался где-то в сторонке и даже не смотрел и не понимал, что они с кошатницей делают, просто, едва почуяв свет прохода, ломанулись вперёд, привлечённые возможностью просочиться в новый мир и стать.

Это было, как если бы прекрасный цветник превратился в месиво из сломанных стеблей и мокрой глины…

Просочились, конечно, не все, только первый десяток собратьев, а потом от такого дикарского нашествия проход искривился и потемнел, превратившись в холодный каменный лабиринт, в коридорах которого поднялся ледяной ветер. А с ним явились и змеи — жуткие судороги измятого и иссечённого варварским потреблением нутра. Они обрели силу и устроили тем, кто не успел выскочить в новый мир, настоящую мясорубку. Лабиринт не просто отрыгнул их назад, но ещё и изувечил так, что они навсегда стали не способны к самостоятельному существованию.

Пернатый видел их глаза, когда получив мощный пинок от змей, собратья проносились мимо него, навсегда улетая в пустоту, и это воспоминание приносило небольшое удовлетворение. Так им и надо, думал он, скрючившись на самом краешке тверди, прямо перед входом в лабиринт.

А спустя какое-то время в лабиринте вдруг появилась Ворона, и птичник с удивлением увидел, как стихает ветер и исчезают воздушные змеи. Тогда он взял кошатницу на руки и пошёл вперёд, за крылатой проводницей, ещё не зная, что она не всегда сможет защищать его и показывать путь…

Ветер усиливался, и в голове снова закопошился червяк сомнения, резво прокладывая себе путь вопросом: а вдруг изуродованный проход сделался бесконечным? Закольцевался в лабиринт и вообще утерял выход? Тогда зачем самому себе продлевать этот ад? Ведь в конце концов ему всё равно придётся отдать себя на волю летучим змеям, чтобы они выпихнули его назад — в вечное ничто.

С тех пор, как он обрёл самостоятельность, птичнику казалось, что вернуться в пустоту — это хуже, чем умереть, но так ли на самом деле всё плохо? Ведь раньше, давно, он вообще никакого понятия не имел ни о жизни, ни о смерти… ни о любви! Пернатого — отдельного, самостоятельного Пернатого — попросту не существовало, однако же он всё равно был! Не как сейчас — в ужасном, ледяном нескончаемом лабиринте — а везде! Мироздание походило на океан, а он — на волну, что вздымается из единого водного пространства и катится по нему вечно…

Ветер крепчал, холодел, обретал плотность, и вот уже первый змей полетел над полом. Тварь задержалась над Хищницей, и Пернатого будто подбросило вверх, словно и не было многочасовой ходьбы, усталости и свинцовых ног и рук. Пусть он не раз видел, что ветряные змеи не трогают кошатницу, возможно, потому что она без сознания, — здесь, в лабиринте, ни в чём нельзя быть уверенным!

Резво вскочив, птичник выхватил из-за спины два длинных, остро заточенных пера — это были его собственные перья, но ножами их сделала Ворона, когда впервые появилась здесь, в лабиринте. С тех пор ножи-перья всегда оказывались у него в руках, стоило только представить их в двойных, закреплённых на спине, ножнах.

Пернатый рубанул извивавшегося над Хищницей змея, и тварь отлетела с располосованным животом. Тело мокро шмякнулось о стену, но птичник этого не видел и не слышал: сверху на него, шипя и скаля клыки, обрушились сразу два змея. Едва успев отбить атаку, он почувствовал, как одна из тварей обвилась вокруг ноги и размахнулась, намереваясь всадить зубы в икру, нож лихо отсёк ей голову. Из-за поворотов и закоулков лабиринта уже спешили новые летучие гады, и Пернатый только успевал поворачиваться, режа, кромсая, отбрасывая извивавшиеся тела прочь. Взмах, удар, поворот, прыжок, снова поворот, ещё удар, правой, левой, ещё взмах и удар! взмах — удар!! ещё удар!!!

А твари прибывали, танец птичника ускорялся и усложнялся, он делал это уже много раз и приобрёл неплохой опыт. Первое ранение он почти не почувствовал, только тёплую струю крови, что полилась за шиворот, когда змей оторвал Пернатому ухо. Тем не менее птичник заранее знал, чем всё закончится. Второй пропущенный укус пришёлся в бедро, глубоко разорвав мышцу, выметнув белый гейзер боли. Устоять было не просто, но Пернатый сумел. Он дрогнул, но не упал, и спустя пару секунд, уже вновь кружился на месте, жадно хватая ртом воздух, — в груди занимался огонь, перед глазами мелькали яркие искры, но птичник продолжал рубить змеев, чтобы вновь прибывшие вынуждены были кусать его и трепать, пока не разорвут на части.