Стать Джоанной Морриган - [52]

Потому что, пока я сижу в этой комнате, меня как бы нет вовсе.

Меня попросту не существует.

– Тебя попросту не существует, пока ты сидишь в этой комнате, – говорю я собаке, чтобы она тоже знала. Потому что это действительно важно. – Девчонки-подростки, пока сидят в своих комнатах, как бы ненастоящие. Их просто нет.

Я подтягиваю колени к груди, чтобы стать словно пуля или пушечное ядро, и смотрю на стену, где фотографии Элизабет Тэйлор, Джорджа Оруэлла и Орсона Уэллса теперь заклеены новыми изображениями Джона Кайта. Идеальная иллюстрация моего внутреннего состояния.

– Мне надо выбраться из этой комнаты, – говорю я Джону Кайту. – Пожалуйста, дождись меня. Не растрачивай все веселье прямо сейчас. Не объедайся другими, которые не я. Не порть себе аппетит.

Я лежу и кусаю пальцы. В последнее время я часто кусаю пальцы – костяшки пальцев. Малыши сосут пальцы, взрослые их кусают. Взрослые тоже нуждаются в утешении – и кусают пальцы, запершись в комнате, когда никто их не видит. Так они подавляют тревожность – низводят ее до двух полукруглых отметин от зубов на коже.

– Мне надо выбраться из этой комнаты.

И я знаю, как именно. На следующей неделе Джон Кайт возвращается из Америки и дает концерт в Лондоне, в клубе «Сокол». Я выйду из комнаты, сяду в электричку, приеду в Лондон и вернусь в игру.

Я радостно бегу вниз, чтобы сообщить маме, что скоро поеду в Лондон увидеться с Джоном Кайтом. Я уже придумала, что надеть. Платье в цветочек из секонд-хенда. Джону понравится девушка в платье в цветочек. Я убью Джона Кайта платьем в цветочек. В хорошем смысле.

Уже на лестнице я замечаю: что-то случилось. Кажется, что-то плохое. Мама с папой выходят из дома – мама плачет, папа в спешке хлопает дверью. Крисси стоит в прихожей, держа в руках вскрытый конверт из плотной светло-коричневой бумаги. Можно подумать, что если я столько раз представляла себе это мгновение, я уже знаю, как с этим справляться. Но я не знаю. Я никогда не решалась представить, что будет дальше.

Я спрашиваю:

– Что случилось?

– Нам сокращают пособие, Джоанна, – говорит Крисси.

Я спрашиваю:

– Почему?

У меня ощущение, что я сейчас обоссусь – как ребенок, которому страшно, или когда он поранился, – и одновременно разревусь и умру, потому что взорвусь от слез.

– К ним «поступили сведения», – угрюмо говорит Крисси. 

13

Нам сокращают пособие на ближайшие полтора месяца, пока в Службе социальной защиты «идет разбирательство» в связи с поступившими к ним сведениями о «возможных нарушениях». Мама с папой все тщательно подсчитали, исписав вычислениями обороты всех имевшихся в доме конвертов. Как оказалось, мы потеряли 11 процентов от всех поступлений.

Мысленно я с облегчением вздыхаю. Я ожидала 50 процентов, 90 процентов – что у нас отберут всё до единого пенни. И что потом? В 1993 году нам не светила даже богадельня. Может быть, нам пришлось бы переехать в дом к тете, как тем семьям, переживающим трудные времена, в романах XIX века. Гостевая семья в гостевой комнате, принятая в дом из милости. Семь Джейн Эйр всех возрастов – у сжалившейся над ними тетушки Рид. Мне пришлось бы спать в шкафу, а Люпена донимали бы привидения.

Одиннадцать процентов по сравнению с полным крахом – это вполне… терпимо? В конце концов, если я обрежу волосы на 11 процентов, я даже этого и не замечу. Если подумать, то все не так страшно.

Но размышляя об этих несчастных 11 процентах, я не учла один важный момент: мы и так еле сводим концы с концами. У нас нет никаких сбережений, никаких депозитов и ценных бумаг, которые можно было бы обналичить, чтобы продержаться без этих самых 11 процентов. Нам не удастся урезать расходы на «мелкую роскошь» вроде походов в парикмахерскую или подписки на журнал. Стрижемся мы сами, а журналы читаем в библиотеке. У нас нет никаких грандиозных планов, от которых можно временно отказаться, чтобы были деньги на жизнь, – мы не собираемся менять машину или делать ремонт в гостиной. И никогда не соберемся.

Нам не у кого взять денег в долг. Печальная правда о бедных состоит в том, что они общаются только с такими же бедными, как они сами, – с людьми, которые тоже не могут позволить себе никаких лишних трат. Печальная правда состоит в том, что когда ты очень бедный, при потере 11 процентов средства к существованию превращаются в средства для выживания. На 11 процентов меньше означает, что надо будет выбирать между едой и электричеством – а электричество и еда уже строго нормированы, и эти нормы уже вызывают тревогу. Одиннадцать процентов – не так уж и много, но когда ты очень бедный, эти деньги не просто необходимы, а жизненно необходимы.

Ты и так-то нетвердо стоял на ногах, а теперь и подавно. Ты неустойчив. Ты вот-вот упадешь.

 Новые расчеты нашего существования скрупулезно расписаны на бумажке, прикрепленной к стене. Бюджет урезан уже до предела. Никаких дополнительных трат. Никакой баночки джема, никаких новых туфель. Жизнь практически замерла. Денег и раньше почти ни на что не хватало, а теперь их стало меньше на целых 11 процентов.

Ранним утром на следующий день после того, как родители рассчитали наш новый бюджет, я захожу к ним в спальню и сажусь на кровать.