— Вполне.
— Тогда пойдёмте.
Пропускаю его вперёд. Упрямой косолапой походкой Мясоедов идёт к двери, энергично делая отмашку левой рукой. Я иду следом, наблюдая его широкую, чуть ссутуленную спину и бритый загривок. Сердце моё вдруг нехорошо сжимается и по груди проползает неясная тоска.
«Я привязался к этому человеку, — думаю я, — и уходить-то мне, на самом деле, совершенно не хочется, но и остаться тоже нельзя — хуже нет для брошенного мужчины, наблюдать за проявлениями человеческого счастья — и потом, мне просто не хватает воздуха, хочется (прямо по Беляеву) идти куда-нибудь, куда глядят мои слегка прояснённые коньяком глаза, перебирать ногами и шевелить при этом мозгами».
Вот я и иду. Пока что за Мясоедовым в прихожую.
Вот и момент прощания. Мясоедов понимает, что мы с ним, должно быть, никогда больше не увидимся, но всё равно, протягивая мне левую руку, говорит:
— До встречи, Алексей.
А я, тот ещё врун, тоже понимая это, ответствую:
— До скорого.
В прихожей появляется Света. Молча подходит ко мне, встаёт на цыпочки и мягко целует в щёку. Единственный честный человек из нас троих.
Выхожу в потухающий зимний день. Хватаю ртом трезвящий холод, и бреду по сугробам домой, в общагу. Собираю там свои вещи, нехитрый преподавательский скарб, и с этим скарбом тащусь на платформу. На полпути останавливаюсь. Буквально в двух кварталах отсюда Ленин дом, её маленькая квартирка, на втором этаже, её… Закрываю глаза и думаю: «Вот досчитаю до семи, обернусь и увижу бегущую за мной следом запыхавшуюся Лену».
Раз…
«Всю ночь тебя искала! — скажет она. — Под дверью твоей сидела, в ментовку ходила, в больницу…»
Два…
Несколько секунд во мне будет идти борьба: оттолкнуть её, развернуться и пойти на платформу, или прижать к себе, взять на руки, как ребёнка, и никогда не отпускать…
Три…
Не в силах противостоять неизбежному, я сдамся, сумки мои упадут в снег, освободившимися, невесомыми руками я сгребу в охапку маленькую замёрзшую Лену, которая сквозь стук собственных зубов продолжит бормотать мне в пальто: «…на кафедре дали адрес этого Мясоедова, я к нему, он какой-то странный, в одних трусах, говорит, ты на платформу пошёл…»
Четыре…
«Молчи, — скажу я, — молчи…»
Пять…
«…я знаю, я дура, каких мало, но ты прости меня, пожалуйста, а?»
Шесть…
— Молчи, — проговариваю я вслух, чувствуя, как по моей холодной щеке текут горячие слёзы, — молчи…
Семь…
Открываю глаза. Оборачиваюсь.
Лены нет, есть пустая, занесённая снегом улица, названия которой не помню. Изогнувшись вопросительным знаком, исчезает она в совсем уже тёмной городской окраине. Покосившиеся домишки по её берегам уютно горят окошками, на небе появляются первые звёзды.
–//–
