Нет, нельзя ему уступать. Неправы они. Они-то живут здесь среди своих. Транк, например, или Конни, те могут разговаривать с местными испанцами или приезжими мексиканскими рабочими на родном языке. А Майк Ковач и Джо Старов — большие люди среди шахтеров-славян. Поэтому, как организаторы, они куда полезнее, чем он, — тут ему таким сроду не стать. Вот он поговорил в тюрьме с неграми и понял, что потерял со своим народом связь, а ведь негры прямо рвутся к учебе. В Реате он одинок. Несколько черных, что живут здесь, — совсем отсталые, они все больше в прислугах, а такая работа приучает человека к покорности. Он сделал все, что было в его силах. Они его уважают, иногда просят совета, но в классовой борьбе толку от них не дождешься — останутся в стороне…
На побережье, если он туда доберется — а ради Зайчонка надо добраться, хоть сдохни, — на побережье все будет по-другому. Там он встретит не черных лакеев, а пролетариат, уже созревший для организованной борьбы, — нефтяников, докеров, заводских рабочих. Там он принесет больше пользы.
Ему самому остаться в Реате ничего не стоит, он все стерпит, но девочку держать в этом аду нельзя, да еще когда она столько вынесла во время беспорядков — чуть не умерла сегодня у него на руках, подумала, что больше отца и не увидит…
— Хорошо, пап, — голосок ее звучал тонко и жалобно, — я только сбегаю попрощаюсь с Каталиной. Она придет и присмотрит за ребятишками…
Он покачал головой:
— Нет, родная. Я не хочу, чтобы ты ей все рассказала.
Она не поняла, серьезно ли он говорит.
— Только Каталине, пап!
Он негромко ударил кулаком по столу.
— Никому, ни одной душе.
— Но, папа, Каталина же моя лучшая подруга. Она никому не скажет, раз я попрошу…
— Прости, родная, но лучше не спорить. И собирай свои вещи, поживей!
Она заплакала, и вот тут-то он на самом деле засомневался, что выдержит. Она плакала тихо, не всхлипывая. Потом послушно встала и с глазами, полными слез, пошла в спальню, Моби направился за ней, и они, каждый в отдельности, принялись собирать свои пожитки, а когда он украдкой посмотрел на Зайчонка, то увидел на ее щеках мокрые, блестящие полоски, слезинки бежали мимо уголков губ и капали с подбородка или текли по шее за блузу. Ему даже пришлось остановиться и сжать кулаки, чтобы тут же не сказать ей, пусть, мол, не расстраивается, ладно, никуда они не поедут…
Сверху она запихнула в узел когда-то ярко наряженную, а теперь выгоревшую и помятую тряпичную куклу, которую смастерила для нее еще Элис. Она так давно не играла с ней, что он удивлялся, почему бы ей не отдать куклу кому-нибудь из малышей. Теперь он все понял. Его рослая и умная дочка — сама еще ребенок и скучает по маме. А его любви, какой бы там сильной она ни была, Зайчонку мало. Ей нужно совсем другое…
Моби стоял и размышлял, не позволить ли ей в конце концов сбегать попрощаться с подружкой, но в это время она затянула последний узелок, вытерла рукавом глаза и повернулась.
— Ты, видно, прав, пап! — сказала она печально. — Так даже легче — собрались и пошли.
Такая же спокойная и храбрая, как Элис! Моби еле сдержал крик — успел сделать вид, что закашлялся.
— Ладно, — сказал он хрипло. — Лепешки у тебя? Бутылку с водой я не забыл. Тогда — марш вперед, и не оглядываться. Через полчаса остановим на шоссе попутку. Через два часа будем в другом штате. А к вечеру я найду работу. Поспорим?
Она подняла на него глаза и улыбнулась:
— Ты, да чтоб не нашел!
