Старый шут закон - [176]

В собственной кроватке Зайчонка лежали еще трое смуглых малышей — от четырех до восьми лет. Одна маленькая девочка вдруг неуклюже привстала, поморгала на него сонными глазенками и, вздохнув, снова опустилась на подушку.

От того, что она не проснулась, у Моби стало спокойнее на душе. Он на цыпочках подошел к Зайчонку и опустился у кровати на колени… Какая же она красавица — сокровище его ненаглядное! Вылитая Элис… хотя нет, более женственная, земная, но при взгляде на нее точно так же щемит сердце и щиплет в глазах. Видно, намаялась, так и уснула одетая, скинула только стоптанные башмаки. Косы, уложенные вокруг головы, съехали на лоб. Голова склонилась на бок, а губы касаются кудряшек спящего ребенка.

Моби невольно представил, как его совсем юная дочурка становится матерью — ему стало горько от этой мысли, и он решил ее разбудить. Осторожно, стараясь внезапным прикосновением не напугать девочку, он наклонился и ласково зашептал:

— Зайчонок, родная моя, это я, твой папа. Проснись, золотко. Я вернулся.

Девочка шевельнулась, и Моби почудилось, что ее губы тронула улыбка.

Она пробормотала что-то радостное в ответ, но не проснулась, и тогда Моби взял ее за руку.

— Проснись, Зайчонок, — позвал он уже громче, — папа вернулся.

То, что затем произошло, застало Моби врасплох. Дочка широко раскрыла глаза и громко вскрикнула.

Моби испуганно вскочил на ноги. Девочка так стремительно бросилась к нему на шею, что он едва успел подхватить ее и с трудом устоял на ногах.

— Нет! Не надо! Пап, скажи им…

Она судорожно сдавила руками его шею и до боли прижалась носом и губами к подбородку.

— Успокойся, родная, — бормотал он. — Я с тобой. Я дома.

Но она, застонав, вдруг лишилась сознания, ее тело обмякло.

— Зайчонок!

Он поднял ее обеими руками и, испуганно озираясь, стал искать, куда положить. В углубление, оставленное в матраце ее телом, уже скатился младенец. Как оказывают первую помощь? Мысли его путались. «Воды!» — сказал он вслух и понес девочку на кухню. Опустил ее на пол и, придерживая одной рукой ее голову, принялся шарить около плиты. Нащупав ведро, он набрал полный ковш и стал лить воду ей на лицо, замочив платье.

Никакого результата. Она умерла, он уже в этом не сомневался.

Моби ослабил на ней поясок, принялся растирать запястья, неуклюже попытался нащупать пульс, но бьется сердце или нет, определить не мог. Прижавшись ртом к ее губам, он попробовал вдохнуть ей в легкие воздух, но тут по телу Зайчонка прошла легкая дрожь и она застонала. Ресницы затрепетали, и девочка открыла невидящие глаза. Потом села.

— Па! — сказала она и на этот раз нежно охватила его шею руками. — Ты все-таки вернулся.

От радости он едва не раздавил ее в объятиях.

— Да, родная! Я с тобой. Тебе лучше?

— Па, если бы ты знал, что они со мной сделали…

Прежние страхи снова завладели им.

— Родная моя, что с тобой сделали? Ты сама не своя… Что случилось?

— Этот врач… — сказала она, — опять мне все это снилось. Не могу.

Он знал, что ее мучает: по распоряжению шерифа девочку подвергли медицинскому осмотру — доказать, что ее не изнасиловали. Кто-то прочел об этом осмотре в газетах и рассказал Моби. У него ноги подгибались, когда он думал, чего ей только ни пришлось тут одной натерпеться.

— Ничего, родная. Я все знаю.

— Правда, пап? — Она чуть отодвинулась от него, заглядывая в глаза. — Ты больше не уедешь? Правда?

— Нет, Зайчонок, я больше тебя никогда не оставлю.

Это была самая святая клятва за всю его жизнь.

— А если уедешь, возьми меня с собой! Ладно?

— Я никогда, никогда тебя не оставлю!

Она поцеловала его. И заплакала навзрыд.

— Давай уедем, па. Увези меня-я-я отсюда, увези!

Тут же они оба заметили, что к звукам ее рыданий примешивается детский плач — в комнате проснулись ребятишки. Она сразу же пришла в себя и снова стала его умненькой дочкой.

— Я тут, Хуанита! — крикнула она. — Хочешь воды?

Он поставил ее на ноги, и, окунув кружку в ведро, она понесла ее в комнату, где принялась поправлять подушки и успокаивать малышей ласковыми словами. Моби опустился на заскрипевшую под его тяжестью кухонную табуретку. Он был весь мокрый от пота. Никогда еще он так не пугался. Но теперь он знал, что ему делать.

Немного погодя она вернулась на кухню и, улыбаясь совсем как прежде, объяснила:

— Мне, хоть тресни, захотелось увидеть, что ты и вправду здесь. — Хрупкими ручонками (точь-в-точь Элис) она подняла его огромную ручищу к губам и поцеловала.

— Подожди минуту, — зашептала она, — детишки заснут, тогда и поговорим.

— На тебе сухой нитки нет, — сказал он, — папа тебя чуть не утопил. Переоденься-ка в сухое.

— Сейчас.

Плохо, конечно, что он не дает ей спать. Но поговорить им надо. Очень надо. И прямо сейчас, а не при ярком утреннем свете, когда сбегутся с поздравлениями соседи и опять начнет засасывать прежняя жизнь.

Вскоре девочка вернулась, на ней были линялые, уже короткие джинсы и тесноватая матросская блуза — как жалко, что не хватает денег ее приодеть. Она достала из хлебницы полбуханки, кусок сыра и, пока они ели, сидела на столе, прислонясь к его плечу.

— Ты здесь, — смеялась она, — я все твержу и твержу себе и никак не поверю.