Старый Сантос и его потомки - [56]

Люди притихли, глядя на пачку повесток, которые держала в руках Рейзл. Несколько минут все ошеломленно молчали. Напряженную тишину нарушил Симха Кушнир:

— Что ты за человек, Рейзл? Вечно ты любишь подымать панику. Подумаешь, принесли ребятам повестки… Ну что тут такого? Идут утки босиком или гуси без подштанников? А может, зовут ребят на какие-то сборы?.. Пару месяцев послужат, а потом вернутся…

— Ой, не говори, Симха! — перебила его Рейзл. — В такое время, когда весна и на поле и на плантациях не оберешься работы, зря не вызовут на сборы. Неспроста это. Здесь что-то другое. Вот не сойти мне с места, но мне кажется, что на свете очень плохие дела. Мое сердце недоброе чует…

Обычно, когда Рейзл начинала говорить, это вызывало шутки, смех. Теперь окружающие слушали ее молча, удрученно смотрели на повестки в ее руках. В этот ранний час молчало все вокруг. Листва, кусты, деревья. Молчали и шумливые обычно дети, сбежавшиеся сюда со всех сторон. Увидев озабоченные лица взрослых, слезы на глазах тети Рейзл, они застыли на месте. Только не переставал журчать, разбиваясь о каменные берега, поток, устремляя свои буйные чистые воды вниз, к мутным волнам Днестра.

— Да… А мы здесь спорим о свадьбе… — нарушил кто-то напряженную тишину. — Пожалуй, свадьбы и вообще веселье придется отложить…

— И кто знает, на сколько времени… — вставила Рейзл. — А тут мне еще приснился страшный сон, и я всю ночь проплакала, никак не могла заснуть…

— Какой сон? — спросил кто-то из женщин.

— Очень плохой… Будто родник там, у белой скалы, вдруг помутнел, а затем появилась в нем красная вода, как кровь… И лупа ночью была красная, как раскаленное железо. Кровь… Это к войне. Лучше бы мои слова не сбылись… Боюсь войны…

— Послушай, Рейзл, не говори глупостей, — оборвал ее пожилой мужчина.

— И никогда не рассказывай людям дурных снов…

У ВОЛШЕБНОГО РОДНИКА

Еще тогда, в сентябре тридцать девятого года, когда гитлеровские полчища обрушились на Польшу и в считанные дни оккупировали большую ее часть, Симха Кушнир понял, что страшная опасность надвигается на весь мир и мировая революция, как он считал, отодвигается на неопределенное время…

С тех пор прошло меньше года, и вот Симха Кушнир примчался ни жив ни мертв к дому Мазуров и застал бывалого солдата Мейлеха сидящим на завалинке и греющимся на солнце.

В отличие от своего вездесущего и неспокойного, вечно озабоченного сына, который неизменно подтрунивал над бухгалтером, старик всегда охотно беседовал с Кушниром.

— С добрым вас вечером, реб Мейлех! — взволнованно воскликнул Кушнир, глядя на заходящее солнце, и опустился рядом со стариком на завалинку. — Глядите, какая чудесная весна — одно удовольствие! Да что с того, если мир превращается в ад…

— Что ж, — в тон ответил старик, затягиваясь терпким дымком чубука, — а почему бы весне быть плохой? Мало мы намерзлись нынешней зимой? Вот господь и послал нам немного солнца… Морозы уже отморозили мне печенку!.. — И Мейлех взглянул на собеседника, как бы стараясь попять, чем он так удручен. — Правда, — продолжал Мейлех, — один старый цыган когда-то клялся, что он не отдал бы одного лета за десяток зим…

— Я не об этом… — перебил его Симха Кушнир. — Я хочу сказать, что не понимаю, что происходит с нашей планетой. С ума она сошла или черт знает что с ней? Подумать только, что на свете творится! Какой-то маньяк, ничтожество, садист Адольф Гитлер решил завоевать весь мир. Мало того, что превратил Германию в сумасшедший дом, он грозится захватить всю землю.

Старик помолчал, затем поднял с земли острую стамеску, взял кусок доски и принялся стругать.

— Ничего, допляшется, гад, — промолвил наконец он. — Всему свету известны повадки немецкой военщины. Завоеватели напичканы спесью, наглостью, как пес блохами… Знаю я их еще с прошлой войны. Сломает Гитлер себе шею, да еще как… Есть правда на земле!..

— Ой, реб Мейлех, вашими устами да мед пить! Давно известно, что вы мудрец и оптимист…

К ним подъехал на подводе Тарас Моргун, невысокий, полный человек с несколько одутловатым лицом, рыжеватой бородкой и густыми светлыми бровями, нависшими над серыми глазами. Он опустился рядом с Мейлехом и закурил толстую цигарку.

Бухгалтер усмехнулся, глядя на ездового из Лукашивки, который когда-то был бригадиром, заместителем председателя артели, а после того как его сняли с этих должностей, стал ездовым, правда, без особого энтузиазма; теперь он всем недоволен, ворчит по любому поводу, зол на себя и на весь мир, ходит по селу туча тучей, ни с кем не согласен, с каждым в спор вступает.

Несколько минут Симха следил за ним, затем легонько толкнул его локтем в бок.

— Скажи-ка, Тарас, как ты смотришь на пруссаков?

— На каких? — вместо ответа спросил тот после длительной паузы. — На тех, которые на печи ползают, или на немецких вояк? Нехай они околеют! Погибель на их голову!.. Я бы тебе ответил, да никто Тараса не спрашивает. Тарас Моргун простой ездовой в артели. Пусть за него говорит Петро Гатчинский. Снял меня с должности и сунул кнут в руки, будто Тарас больше ни на что не годен! — Он кивнул на кнут, торчавший из-за голенища кирзового сапога, сплюнул. — А ты думаешь, я не смог быть председателем? Ну, да ничего, он еще пожалеет…