Старый порядок и революция - [65]

Король еще вел себя как повелитель, но на деле он вынужден был повиноваться общественному мнению, которое сплошь и рядом вдохновляло его и подсказывало, как действовать, король к нему постоянно прислушивался, боялся его, льстил ему, власть короля, абсолютная по духу, на деле была ограниченной. Уже в 1784 г. Неккер говорит в одном официальном документе об этом как о непреложном факте: «Большинство иностранцев затрудняются представить себе теперешнюю силу общественного мнения во Франции; им сложно понять, что эта невидимая сила властвует даже в королевском дворце. Но эта сила действительно велика».

Нет ничего более поверхностного, чем идея приписывать величие и мощь народа одному только механизму исполнения законов, ведь к успеху ведет не столько совершенство механизма, сколько сила тех, кто приводит его в движение. Возьмите Англию: насколько еще и сегодня ее административные законы кажутся более сложными, разнообразными и беспорядочными, чем наши!60 Но есть ли в Европе другая такая страна, чье общественное достояние было бы значительнее, а общество в целом — крепче и богаче? Всем этим Англия обязана не столько достоинству тех или иных законов, а духу, пронизывающему все английское законодательство… Несовершенство отдельных законов ничему не препятствует, поскольку весь организм полон жизни.

По мере того, как растет описанное мною благополучие Франции, в умах, по-видимому, накапливается неудовлетворенность и беспокойство. Общественное недовольство обостряется, возрастает ненависть ко всем старым институтам. Все отчетливее становится тот факт, что нация идет к революции.

Более того: именно тем областям Франции, где больше всего заметен прогресс, было суждено стать основными очагами революции. Изучая уцелевшие архивы прежней провинции Иль-де-Франс, можно убедиться, что старый режим претерпел наиболее глубокие преобразования в соседних с Парижем провинциях. Свобода и имущество граждан здесь обеспечены лучше, чем в прочих провинциях, управляемых сословными собраниями. Личная барщина исчезла еще задолго до 1789 г. Взимание тальи стало более упорядоченным, умеренным и справедливым, чем в остальной Франции. Прочитав регулирующий здесь сбор налогов документ от 1772 г., можно увидеть, как много мог тогда сделать интендант во благо или во зло провинции. В этом регламенте налоги выглядят уже совершенно иначе. Каждый приход ежегодно посещается правительственными комиссарами; в их присутствии собирается вся община; публично определяется ценность имущества, и платежеспособность каждого устанавливается с общего согласия противоположных сторон; наконец, вопрос о размере тальи решается при участии всех плательщиков. Нет более произвола синдика, нет и излишнего принуждения61. Конечно, талья сохраняет все свойственные ей пороки независимо от системы ее взимания, она ложится тяжким бременем только на один из податных классов и взимается как с имущества, так и с продуктов труда; во всем же остальном она глубоко отлична от того, что еще зовется тальей в соседних провинциях.

И напротив, Старый порядок нигде так хорошо не сохранился, как в провинциях, расположенных вдоль нижнего течения Луары, в болотах Пуату и равнинах Бретани. Именно здесь возгорелось и поддерживалось пламя гражданской войны, именно здесь Революция встретила наиболее ожесточенное и длительное сопротивление. Таким образом, выходит, что французам их положение казалось тем более невыносимым, чем больше оно улучшалось,

Это кажется удивительным, но вся история состоит из подобного рода примеров.

К революциям не всегда приводит только ухудшение условий жизни народа. Часто случается и такое, что народ, долгое время без жалоб переносивший самые тягостные законы, как бы не замечая их, мгновенно сбрасывает их бремя, как только тяжесть его несколько уменьшается. Общественный порядок, разрушаемый революцией, почти всегда лучше того, что непосредственно ей предшествовал, и, как показывает опыт, наиболее опасным и трудным для правительства является тот момент, когда оно преступает к преобразованиям. Только гений может спасти государя, предпринявшего попытку облегчить положение своих подданных после длительного угнетения. Зло, которое долго терпели как неизбежное, становится непереносимым от одной только мысли, что его можно избежать. И кажется, что устраняемые злоупотребления лишь еще сильнее подчеркивают оставшиеся и делают их еще более жгучими: зло действительно становится меньшим, но ощущается острее62. Феодализм в самом своем расцвете никогда не вызывал у французов такой ненависти, как в канун своего падения.

Самые незначительные проявления произвола при Людовике XVI казались более несносными, чем деспотизм Людовика XIV. А кратковременное заключение под стражу Бомарше вызвало в Париже больше волнений, чем Драгоннады.

Никто не утверждает более, что в 1780 г. Франция пребывала в состоянии упадка; скорее следует полагать, что в это время возможности ее поступательного развития были безграничны. Тогда-то и возникло учение о способности человека к бесконечному и непрерывному совершенствованию. Двадцатью годами раньше от будущего ничего не ждали; теперь на него возлагают все надежды. Заранее рисуя картины неслыханного блаженства в ближайшем будущем, воображение делает людей равнодушными к тем благам, которыми они уже обладали, и увлекает их к неизведанному.