Старый патагонский экспресс - [173]

Хриплый голос проквакал:

— Чаю?

Это был начальник станции. Он был одет в зимнее пальто, шарф и теплые ботинки и носил в петлице серебряный значок «Железной дороги генерала Рока». Маленькая газовая печурка у него в кабинете создавала некую видимость тепла, и на самодельной решетке над ней грелся небольшой помятый чайник.

Я решил, что должен объяснить свои действия:

— Я жду поезд на Эскуэль.

— Эскуэль — очень приятное место.

Это была точка зрения жителя Якобаччи. Наконец-то я встретил человека, сказавшего что-то хорошее об Эскуэле. Но, повидав часть Якобаччи, я лучше понимал, почему он так говорит. Жители Белчертауна, штат Массачусетс, всегда прекрасно отзываются о Холиуоки.

Он положил щепотку листьев мате (вечнозеленого дерева под названием илекс) в маленькую чашку. Чашка была костяная — коровий рог с грубо выгравированным орнаментом.

— В Эскуэле можно прекрасно провести время, — продолжал он. — Отели, рестораны. Там есть большие фермы. А всего в пятидесяти километрах есть замечательный парк: трава, деревья — все, что хотите. Да, Эскуэль — очень приятное место.

Он залил мате кипятком и протянул мне чай.

— Вам нравится?

— Замечательно. Я люблю мате, — однако он положил слишком много сахара и испортил весь чай.

— Я имею в виду чашку.

Я посмотрел на чашку.

— Коровий рог, — сказал я. — Это сувенир из Парагвая.

Об этом сообщала выгравированная надпись. Я сказал, что чашка мне очень понравилась.

— Вы были в Парагвае?

— Моя жена, — он пожал плечами. — У нее там брат. Она была у него в прошлом году, — он улыбнулся. — Летала на самолете.

Кивая своим мыслям, он заваривал вторую чашку чая. Я расспрашивал его о Якобаччи, и о железной дороге, и о Патагонии. Его ответы были совершенно неинтересными. Ему хотелось говорить о деньгах. Сколько стоит мой чемодан? Сколько стоит дом в Соединенных Штатах? Сколько я получаю? Сколько стоит в Соединенных Штатах новая машина? Как-то между делом я упомянул, сколько стоит в Массачусетсе фунт говяжьей вырезки. У него захватило дух. Он даже перестал жаловаться и принялся живо обсуждать цену других частей коровьей туши.

Нечего было надеяться на то, что он вдруг вспомнит что-то необычное, хотя в его возрасте можно было знать хотя бы одну занимательную историю. Но он спал на ходу, и было слишком холодно, и уже почти три часа утра. Так что я оставил его в покое и вышел наружу. Я прошелся по шпалам, подальше от станционных фонарей. Ветер шелестел в колючих кустах, как песок на перекате. Воздух пах пылью. Луна над кустами бросала голубой отсвет на унылый и монотонный патагонский пейзаж.

Я услышал рычание. Примерно в тридцати метрах от меня темнела низкая хижина, и я подумал, что мои шаги по гравию на железнодорожном полотне разбудили хозяйскую собаку. Она начала лаять. Этот лай разбудил еще одну по соседству, та начала визжать и тявкать. Я так никогда и не смог перебороть в себе детский страх перед кусающимися тварями, и огромные лающие псы ввергли меня в ступор. Ирландские волкодавы — именно та порода, что является мне в самых страшных кошмарах. Я заметил, что самые агрессивные собаки обычно бывают у стариков, у милых женщин, у уродливых низкорослых мужчин и у бездетных супружеских пар. «Он вас не укусит!» — уверяют эти люди, втайне упиваясь моим ужасом, и мне всегда хочется им ответить: «Может, он и не укусит, зато я могу его укусить!» А в Южной Америке — и это всем известный факт — многие собаки заражены бешенством. И это не те трусливые шавки, которых я встречал на Цейлоне и в Бирме, но хищные, клыкастые твари, подначиваемые своими хозяевами. В индейских деревнях в Перу и Боливии всегда слоняется множество псов, настроенных гораздо более недружелюбно, чем сами индейцы. Эти тупые создания непременно гнались за поездом с диким лаем. Я всегда боялся заболеть бешенством. «Лечение не менее болезненно, чем сама болезнь». И это не был иррациональный страх: я то и дело натыкался на плакаты, предупреждавшие об опасности бешеных собак.

Однако собака, оказавшаяся несколько меньше, чем можно было судить по ее лаю, продралась через колючки и понеслась к железной дороге. Она гавкала и выла, призывая своих товарок. Я спрятал руки в карманах и повернул назад. Я с тоской смотрел на станционные фонари: глупец, зачем я ушел от них так далеко? Уже две собаки преследовали меня по пятам, но пока не спешили нападать, а только лаяли. Я оглянулся в поисках палки, которой их можно было бы отогнать (интересно, палка прогонит их или разъярит еще сильнее?), но откуда взяться палкам в пустыне? На сотни миль вокруг единственными палками можно было считать корявые тополя, росшие на станции. Мне ужасно хотелось припустить бегом, но я знал, что это будет воспринято как трусость и поощрит их к нападению. И я продолжал идти назад, не спуская с них глаз и слишком напуганный, чтобы как следует разозлиться. Ближе к станции я ощутил некоторое облегчение при виде тополей: ведь на них можно залезть, чтобы спастись от собак. Но кроме того, здесь еще имелись фонари: судя по всему, их свет тоже пришелся собакам не по вкусу. Они задержались в тени, скрываясь между вагонами на путях, и, когда увидели, что я оказался в безопасности на платформе, тут же сцепились между собой. Это были мелкие, тупые, истеричные и тощие твари, и теперь, чувствуя себя в безопасности, я сильно на них разозлился.