Старый гринго - [6]

— энергичные парни, североамериканские Ахиллы, а не мексиканские черепахи, — они всегда в погоне за новостями, сочиняя, если требуется, эти самые новости, которые ястребами врываются в окна, разбивая стекла в редакции Херста: сенатор Лафоллетт выдвинул популистскую программу и добился избрания в кандидаты от Висконсина; Джирам Джонсон — снова губернатор Калифорнии, Эптон Синклер опубликовал роман «Джунгли», Тафт пришел к власти, обещав провести реформу тарифов, а престарелый фараон,[8] увешанный орденами, продолжает устраивать приемы в замке Чапультепек, изо дня в день приговаривая: «Поддать им жару, пуль не жалеть», — и не ложится в гроб хотя бы потому, что боится и ненавидит сопилотов, кружащих над всеми дворцами и церквами Мексики. Бдительный старец, сокровище для журналистов, дряхлый тиран, способный повторять расхожие фразы, например: «Бедная Мексика, так далеко она от Бога и так близко от Соединенных Штатов». Бывали новости мелкие и раздражающие, новости, подобные крупным зеленым мухам, залетающим летними вечерами в зал редакции «Сан-Франциско кроникл», где медлительные вентиляторы коричневого цвета не в силах размешивать тяжелый воздух. Затем Вильсон становится кандидатом при большой поддержке Принстонского университета, Тедди Рузвельт формирует свою партию из «мятежных» республиканцев, а в Мексике бандиты по имени Карранса, Обрегон, Вилья и Сапата[9] с оружием в руках намерены отомстить за смерть Мадеро[10] и свергнуть пьянчугу-тирана Уэрту, но — и это главное — отнять земли у господина Херста. Вильсон разглагольствовал о «новой свободе» и сказал, что обучит мексиканцев демократии. Херст требовал своего: интервенция, война, возмещение ущерба.

— Ты не должен был ехать в Мексику, чтобы тебя убили, сын мой, — говорила ему тень его отца. — Помнишь, когда ты взялся за перо? Кое-кто даже пари держал, что ты проживешь долго-предолго.

— Он все что-то бормочет, не иначе как молится. Святой человек, — говорила Куница.

— А вот тебя в святом месте не закопают, — смеялся Иносенсио.

— Как бы не так, — возражала Куница. — Я уже договорилась со своими родными в Дуранго. Когда я помру, они скажут, что отдала Богу душу моя тетка Хосефа Арреола, которая была так невинна, что о ней теперь и вспомнить некому. Да и священники помнят только грешников.

— Мы еще посмотрим, кто он есть, этот гринго — святой или грешник?

— И чего этот гринго у нас тут ищет?

Старый гринго знал, что в отрядах Панчо Вильи крутится множество таких, как он, журналистов, и потому его никто не остановил, когда он проезжал по лагерю. Только смотрели на него с удивлением. «На газетчика не похож, совсем не похож», — говорил молоденький полковник Фрутос Гарсия. Да и как им было не смотреть с удивлением на этого высокого тощего старика с белыми волосами и голубыми глазами; розоватые щеки изрыты морщинами, как маисовое поле — бороздами, а ноги болтаются ниже стремян. Отец Фрутоса Гарсии был испанец, торговавший в Саламанке и в Гуанахуато, и потому полковник говорил, что вот так же, во все глаза, глядели пастухи и деревенские девицы на Дон Кихота, когда тот совался незваным гостем в их деревни на своей кляче и грозил поразить копьем полчища волшебников.

— Доктор! Доктор! — кричали ему из битком набитых вагонов, завидев его черный саквояж.

— Нет, я не доктор. Где Вилья? Мне нужен Панчо Вилья! — кричал им в ответ старик.

— Вилья! Вилья! Вива Вилья! — орали все хором, пока какой-то солдат в буром — от пота и пороха — сомбреро не завопил, хохоча на крыше вагона: — Мы все тут — Вильи!

Старый гринго почувствовал, что кто-то дергает его за штаны, и посмотрел вниз. Мальчик лет одиннадцати с черными как агат глазами и с крест-накрест перехлестнувшими грудь патронными лентами, сказал ему:

— Вы ищете Панчо Вилью? Наш генерал поедет к нему сегодня вечером. Пойдемте к генералу, сеньор.

Мальчик взял лошадь старика под уздцы и повел к вагону, где какой-то человек с узкими желтыми глазами и обвислыми усами перемалывал крепкими челюстями горячие тако,[11] поминутно выпячивая нижнюю губу, чтобы дунуть на непокорную рыжеватую прядь, падающую на глаза.

— Ты кто, гринго? Опять журналист? — сказал из открытых дверей вагона этот человек, еще больше сощурившись и покачивая ногами в кожаных крагах. — Или хочешь продать нам оружие?

«Он приехал сюда за своей смертью», — хотел сказать Иносенсио Мансальво своему начальнику, но Куница вовремя прикрыла ему рот: ей хотелось узнать, кто из них троих оказался прав в своих догадках насчет незнакомца.

Одиннадцатилетний мальчуган подвел его лошадь поближе.

Старик отрицательно мотнул головой и сказал, что приехал присоединиться к армии Вильи.

— Хочу воевать.

Прищуренные глаза чуть раскрылись, пыльная маска лица сломалась хохотом. Куница сейчас же весело захихикала, а за ней залились смехом и женщины в длинных рваных юбках с шалями на плечах, выскочившие из кухни с другого конца вагона поглядеть, что так развеселило генерала.

— Ну, старик! — смеялся молодой генерал. — А не слишком ли ты стар? Иди-ка лучше поливай свой садик, старый! Чего тебе тут делать? Нам не нужны ошметки. Мы и военнопленных-то в расход пускаем, чтобы за собой не таскать. Это — армия партизан. Понятно?