Старый дом - [172]

Они вошли вместе, Глаша прошла к столу и села. Медленно, словно знакомясь впервые, обвела стены взглядом. Олексан со стороны неприметно наблюдал за ней. Встретившись с ним глазами, она улыбнулась смущенной и виноватой улыбкой, будто хотела сказать: "Прости, Олексан, что я так необдуманно ушла от тебя. Я вижу, как тебе здесь не хватало меня. Наверное, тебе было очень тяжело жить среди этих голых стен? Видишь, у тебя нет даже порядочной постели, спишь на чем попало. Не сердись на меня, Олексан, что я доставила тебе столько огорчений".

Будто поняв, о чем хотела сказать Глаша, Олексан подошел к ней и ласково потрепал по спине:

— Скучновато здесь, хуже, чем в больнице? Ничего, все станет на свое место, только не надо отчаиваться.

В этот момент из-за перегородки послышался слабый скрипучий голос Зои:

— Олексан, ты Глашу привез?

Олексан кинул быстрый взгляд на жену и направился за перегородку:

— Я думал, ты спишь, анай…

Зоя остановила на сыне неподвижный взгляд, словно пытаясь что-то угадать по его лицу. Олексан не выдержал этого взгляда, голос у него задрожал:

— Тебе нельзя много говорить, снова начнешь задыхаться…

Она недовольно поморщилась, сердясь на то, что ее отвлекают от самого нужного, чего она так давно и с нетерпением ждала. Она знала, что Олексан помирился с женой, Глаша лежит в родильном доме, значит, она кого-то родила, и вот теперь они приехали втроем. Наконец-то, слава богу!

— Где Глаша? Позови ее сюда, — потребовала она. При известии, что вернулась невестка, у нее даже как будто прибавилось сил, она попыталась сесть на постели.

— Глашенька, где ты там? Покажи мне маленького. Не бойся, я не сглажу… Глаша, пройди сюда, хоть краешком глаза погляжу на внучка…

Она высвободила из-под одеяла высохшие за время болезни руки, поправила выбившиеся из-под платка космы волос: Глаша не должна видеть ее в таком запущенном виде. Нет, нет, теперь снова все стало на прежнее место, скоро она поправится и станет на ноги. Ведь радостная весть для человека лучше самого дорогого лекарства!

Задыхаясь, Олексан шагнул к матери, удержал ее дрожащими руками:

— Анай, не надо, не надо вставать! У Глаши нет ребенка!

Зоя упала на спину, с минуту лежала, не в силах отдышаться. Не дрогнув ни единым мускулом на изможденном, восковом лице, она одними губами спросила:

— Где ребенок? Где? Вы его… прячете от меня? Он не ваш, он мой, моей крови! Покажите мне его…

Лишь бы не слышать этот слабый, но требовательный шепот! Олексан закричал, не в силах больше сопротивляться страшному напряжению:

— У Глаши нет ребенка, слышишь? Нет! Она родила неживого… Если б Глаша тогда не ушла к отцу, он бы родился живой, слышишь, анай? Поздно спрашивать внука, поздно!.. — Голос его оборвался, он отшатнулся, закрыл лицо руками и, глухо застонав, кинулся прочь. Точно слепой, натыкаясь на вещи, он добрался до кровати и бросился ничком, сотрясаясь от тяжелого, мужского плача.

11

Осень в этом году на редкость сухая. Дни стояли теплые, безветренные, пожелтевшие листья бесшумно срывались с веток и, медленно, плавно кружась, ложились к подножию родного дерева. Акагуртские школьники, возвращаясь с уроков, бегают по канавам, заполненным до краев шуршащими желтыми листьями. На рябинах покачиваются увесистые кисти с сочными ягодами, но их пока не убирают, ждут, чтобы схватило морозцем. Тогда рябина становится сладкой, медовой, во время праздников ее ставят на стол в больших мисках: для человека, знающего в этом толк, мороженая рябина — наипервейшая закуска.

По улицам неспешно бродят важные, грудастые гуси, перекликаются звонкими в осеннем воздухе голосами. Им уже лень даже перелетать за десять шагов, но хозяева до поры до времени не рубят им головы: тоже ждут, чтоб "хватили ледку", пуще заплыли жиром.

Харитон Кудрин, направляясь в колхозную контору, сердито косился на гусиные стада. "Черт, сколько их поразвели, проходу от них нет! В каждом хозяйстве голов по десять-пятнадцать, а то и больше. Говорят, двадцать пять штук гусей равноценно целой корове. Очень даже может быть, если взять в расчет мясо, жир, пух… Не было бы расчета, так и не стали бы держать. Птицу они своим хлебом не кормят, а на целое лето пускают гулять на вольных, колхозных хлебах. Во всех бригадах вокруг деревень по три-четыре гектара потравлено, хоть специального сторожа ставь! Гусь — она птица жадная, больше топчет, нежели жрет…"

Жирные, неповоротливые гуси, вздернув длинные шеи, настороженно, не мигая, поглядывают на идущего по дороге председателя красноватыми, похожими на волчьи ягоды, глазками. Они явно чувствовали себя хозяевами улицы.

В горячую пору уборки у Кудрина выработалась привычка спозаранок, до сбора людей спешить в контору.

С уборкой справились, а привычка осталась. В конторе в такую рань никого нет. Харитон открыл ключом свой кабинет, распахнул форточку: вчера допоздна засиделся с членами правления, крутой табачный дым не успел рассеяться за ночь. Не спеша стал просматривать вчерашние газеты: днем об этом даже некогда и думать, ежеминутно отрывают. Пожалуй, не вредно было бы установить для председателей "час самоподготовки"!