Старые мастера - [4]

подумал я. Гений и Австрия, сказал я, несовместимы. В Австрии нужно быть посредственностью, чтобы тебя услышали и восприняли всерьез, нужно быть дилетантом, хитрым провинциалом, надо иметь голову, устроенную так, как это любят в малых странах. Гения или хотя бы выдающегося человека здесь непременно унизят, чем рано или поздно убьют, сказал я Иррзиглеру. Лишь единицы, вроде Регера, которых легко перечесть по пальцам одной руки, способны вынести в нашей ужасной стране все унижения, ненависть, косность и мракобесие, всеобщую австрийскую антидуховность; подобное способен вынести лишь человек вроде Регера — с несгибаемым характером, действительно острым и неподкупным умом. У господина Регера сложились недурные отношения с директрисой Художественно-исторического музея, сказал я Иррзиглеру, они довольно хорошо знакомы, однако Регеру никогда не пришло бы в голову просить ее о чем-либо касающемся музея. Однажды он собрался было посетовать дирекции музея, то есть самой директрисе, на то, что обивка скамей поизносилась, надеясь на скорую переобтяжку скамей, но вдруг обивку сменили без его вмешательства, причем сделано это было с достаточным вкусом. Не думаю, заметил я Иррзиглеру, что дирекция Художественно-исторического музея знает о долголетнем обыкновении господина Регера приходить сюда через день и садиться на одну и ту же скамью в зале Бордоне, нет, не думаю. Иначе это обстоятельство всплыло бы при какой-либо из встреч Регера с директрисой музея, но, насколько мне известно, директриса ничего об этом не знает, сам Регер никогда ей о своем обыкновении не сообщал, да и вы, господин Иррзиглер, выполняя пожелания господина Регера, деликатно помалкивали о том, что более тридцати лет он наведывается в музей через день кроме понедельников. Деликатность вообще ваша отличительная черта, сказал я Иррзиглеру, точнее — подумал, глядя при этом на Регера, который рассматривал Седобородого старика и в свою очередь оставался под наблюдением Иррзиглера. Регер — человек особенный, сказал я вчера Иррзиглеру, а таким людям как раз и требуется деликатное обхождение. Не могу себе представить, чтобы Регер или я ходили в музей два дня подряд, сказал я вчера Иррзиглеру, тем не менее я оказался здесь по настоянию Регера именно сегодня, то есть в неурочный для нас обоих день; непонятно, какая причина побудила его прийти сюда и позвать меня, подумал я, но скоро, видимо, все станет ясно. Иррзиглер также был крайне удивлен, увидев меня сегодня; ведь я лишь вчера сам сказал ему, что не могу себе представить каждодневных визитов сюда, как не могу себе представить, что и Регер придет сюда два дня подряд. А вот теперь мы оба снова оказались в музее, где были всего лишь вчера. Помнится, мне подумалось, что это должно было сильно удивить Иррзиглера. Конечно, можно по ошибке прийти в музей на следующий день, однако, тут же рассудил я, такую оплошность может допустить либо только Регер, либо только я, но не оба же вместе. Регер ясно сказал мне вчера: приходите сюда завтра; я до сих пор отчетливо слышу его слова. Однако Иррзиглер их не слышал и, естественно, не знал, что мы оба, Регер и я, сегодня вновь появимся в музее, а потому весьма удивился. Если бы вчера Регер не попросил меня прийти сюда сегодня, я бы ни за что не пошел и, скорее всего, наведался бы сюда лишь на следующей неделе; в отличие от Регера, который действительно ходит в музей через день, я бываю здесь не так часто, собственно, лишь тогда, когда мне хочется. Если же мне надо увидеть Регера, то для этого вовсе не обязательно идти в музей, достаточно заглянуть в ресторан отеля Амбассадор, куда он всегда отправляется из Художественно-исторического музея. При желании Регера можно встретить в Амбассадоре ежедневно. Там у него есть свое место в углу у окна, рядом с так называемым еврейским столом, перед которым находится венгерский стол, а еще дальше, если смотреть от Регера к входной двери, арабский стол. Конечно, я чаще предпочитаю Амбассадор Художественно-историческому музею, однако если мне не терпится повидать Регера, то к половине одиннадцатого я отправляюсь в музей, чтобы переговорить с Регером, моим, так сказать, духовным наставником. Первую половину дня Регер сидит в музее, потом он появляется в Амбассадоре, к десяти тридцати он идет в музей, к двум тридцати — в Амбассадор. До обеда ему приятнее восемнадцатиградусная прохлада музея, а после обеда он чувствует себя уютнее в Амбассадоре, где также навсегда установлена постоянная, более теплая температура — двадцать три градуса. После обеда меня меньше тянет к размышлениям, под вечер думается не так интенсивно, говорит Регер, поэтому я могу позволить себе посидеть в Амбассадоре. Зато музей, по его словам, это его творческая мастерская, в то время как Амбассадор представляет собою своего рода мыслеобогатительный агрегат. В музее я чувствую себя бесприютным, говорит он, в Амбассадоре же мне уютно. Этот контраст между Художественно-историческим музеем и Амбассадором совершенно необходим для моего творческого процесса, говорит он; с одной стороны — бесприютность, с другой стороны — уют; с одной стороны — атмосфера Художественно-исторического музея, с другой — атмосфера