Старые истории - [23]

— Камни тут поразложили, — ворчу. — Вот объясни мне, Климент Ефремович, отчего люди, живущие здесь годами, не удосужатся убрать эту булыгу, которая лежит у них под самым забором и всем мешает? Ну что, у них руки отсохнут, что ли? Какая-то лень российская извечная. Все будут спотыкаться, а чтобы убрать — никогда. И откуда его черти принесли?

— Это не черти, это морена, — говорит Ворошилов. — Опять ворчишь. Значит, устал. А то́ ты понимаешь, что войне конец? Скоро отдохнем.

Тут и доехали. Действительно, удобный пустой двухэтажный особняк. Поднялись на второй этаж, облюбовали с Ворошиловым для себя уютную угловую комнату, а Зеленский лег рядом в проходной не раздеваясь и сразу захрапел.

— Утомился, — посочувствовал Климент Ефремович.

— Да, уморился, замертво свалился человек, — поддержал его я.

Климент Ефремович френч снял, прилег кровать опробовать.

— Ничего себе перинка, — сказал и захрапел.

— На спине спать вредно, — позаботился я о нем, да забота эта уже никому не нужна была.

— Пора на боковую, — напутствовал я себя, однако медлил: того гляди должен был подойти 62-й полк 11-й кавдивизии, которому надлежало ночевать в Симферополе. Хотелось его дождаться. Для порядка.

Выбрался на ощупь из комнаты, протиснулся мимо спавшего прямо на голом сундуке Зеленского и вышел в зальце, выходившее окнами на улицу. Около открытого окна и притулился, вдыхая морозный воздух и вглядываясь в застывшую черноту. Тишину разрывали время от времени редкие неожиданные выстрелы, а так — спокойно было.

Вдруг за спиной у меня раздался свистящий воющий звук, который начал нарастать и звенеть. Источник его явно находился в нашей комнате. Я рванулся туда, чуть не снес сундук с Зеленским, который и не подумал проснуться, и влетел к Ворошилову. Не было сомнений, что орал именно он.

— Свет! — в ужасе выдавил Климент Ефремович.

Ломая спички, я наконец зажег одну из свечей, которые мы вечно таскали с собой, и двинулся с ней к Ворошилову.

Ложился он в белой рубашке, а сейчас сидел в постели черный с ног до головы, как угольной коркой покрытый.

— Блохи! — простонал он и начал судорожно срывать с себя белье.

— Ты давай с ними вместе выходи отсюда, — сдерживая смех, дал я дельный совет. — Не сыпь, не сыпь, нам здесь спать еще… Отроду такого зрелища не видел.

— Чертовы перины! — кричал Климент Ефремович. — Проклятые буржуи. Развели нечисть, держиморды неряшливые. Нормальному человеку уснуть нельзя.

Кое-как справились. Перину выкинули на мороз, простое солдатское одеяло постелили прямо на решетку.

— Наши не подошли?

— Нет пока.

— Подождем, — сказал Климент Ефремович, накрылся бекешей и как провалился.

Тихо посмеиваясь, я снова миновал Зеленского и занял свой наблюдательный пост.

Было около двух, то самое время, когда 62-му полку назначено было вступить в город. И вот различил я далекий конский топ. Он приближался, слышался все отчетливее.

Можно было и на боковую. По примеру Климента Ефремовича я скинул бекешу на кровать, пошел будить Зеленского, чтобы послать его проверить, наша подходит часть или какая другая. Уже наклонился над ним, да он так сладко спал — я его и пожалел. Адъютантская работа суетная, все на ногах да на ногах. Пусть спит, сам спущусь.

Перепоясался я ремнем, на котором висела кобура с парабеллумом, но оружие вынул и переложил в карман брюк. Так, на всякий случай.

Во дворе красноармеец возился с броневиком, что-то там ощупывал, железяками постукивал. Я вышел за калитку. Горели редкие фонари, и подходивший отряд был уже различим. За колонной громыхала тачанка с пулеметом.

Я направился навстречу. Вдруг передовые поддали и окружили меня. Я только рот открыл узнать, что за часть, а один, видимо старший, как гаркнет:

— Сдавай оружие!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Белые. Хорошенькая история. Мои с броневиком в двух шагах, а крикнуть нельзя — тут и конец мой придет.

Поэтому я спокойненько, так, не торопясь, стал расстегивать ремень, а мозг прямо распухал от мечущихся там мыслей, я физически это чувствовал. Выход искал — и не находил пока.

— Чего копаешься, давай живее, улитка проклятая, — кипятился главный.

— Да что вам от меня надо? — спросил, протягивая пояс.

Кто-то схватил его, потряс.

— Кобура-то пустая, — говорит.

— На что мне пистолет? — начал придуряться я. — Небось писарем служу.

— Врешь, собака этакая, — закричал какой-то рыжий в смушковой кубанке, — гля, у него шпоры на сапогах. Господин капитан, он кавалерист.

— Чего зря языком мелешь? — начал я валять ваньку, — форма такая. Велено, вот и ношу.

А сам думаю: хоть бы не узнали, хоть бы не узнали! Узнают — моментом в расход пустят, цацкаться не будут, их время подпирает.

На мне был надет черный простой френч, одежда по тем временам международная. Ордена я носил только по торжественным случаям, так что костюм мой выдать меня не мог. Выдать меня могли только усы. К тому времени они получили уже широкую известность.

…Как-то однажды, в один из приездов в Конармию Михаила Ивановича Калинина, застал он меня поутру бреющим голову «под Котовского». Я до того только что тифом переболел, меня обрили, и какое-то время я в таком виде продолжал ходить.