Старые истории - [17]
— Тех, кто эту чушь распространяет, нужно судить как агентов врага! Человек, который в такой ответственный момент борьбы с белогвардейщиной назначен командующим 10-й армией, обороняющей Царицын, пользуется доверием партии.
А тут вскоре собрал Егоров совещание командиров дивизий и начальников боевых участков. Я, естественно, тоже там присутствовал. Егоров был мужчина видный, крупный, но, если откровенно, не красавец. Лицо совсем простое, прямо скажем, не генеральское. Но его сочный, хорошо поставленный голос придавал ему солидность, держался он просто и уверенно.
Подробности совещания не имеют сейчас значения. Я хочу остановиться на одном моменте, который характеризует одну из сторон личности Егорова. Задача, поставленная перед моими кавалеристами, предполагала переброску одной из бригад с одного места на другое. Егоров рекомендовал отправить ее по железной дороге.
— Это очень рискованно, товарищ командарм, — сказал я. — Как мне известно, железнодорожное полотно активно обстреливается артиллерией противника. Кроме того, погрузка и выгрузка кавбригады может занять много времени.
Это, если хотите знать, сложное дело. Массу людей разместить по вагонам — куда ни шло. Они сами о себе позаботятся, сумей только порядок поддержать. Но ведь лошади!
Наиболее целесообразно (это я уже Егорову) двинуться походным порядком ночью, под прикрытием темноты. Тем более что и расстояние-то не особенно велико — всего тридцать километров. К исходу ночи мы будем на месте и сможем приступить к выполнению поставленной задачи.
Егоров не сразу, но согласился со мной. Скажете — мелочь. А я скажу — нет. Он, новый человек, впервые собрал командиров. Значит, нужно немедленно поставить себя так, чтобы вызвать у них доверие, уважение, показать, что ты сильный человек, что твои приказы должны не обсуждаться, а приниматься из уважения к твоему мнению. А здесь — он мне одно, а я ему другое. В конце концов, Егоров мог бы мне просто приказать: сказано, железной дорогой, — исполняйте. Но он понял, что мое предложение выгоднее, целесообразнее. И не побоялся отказаться от своего первоначального решения. А это значит: дело ему важнее было собственного гонора. Уверяю вас, не каждый поступил бы так. У Егорова было много душевной щедрости и той уверенности, при которой, соглашаясь с чужой мыслью, более счастливой, на ум не придет увидеть в ней нечто, могущее умалить значение собственного «я».
Возвращаюсь с совещания, а мои тут как тут:
— Что за человек Егоров?
— Какое впечатление?
— Какой из себя?
— Мне лично он понравился, — говорю. — Строгий и дело знает. Знакомые командиры, те, кто с ним прежде служили, сказали, что он отлично воевал против Колчака.
— Строгий — это хорошо, — вмешался в разговор Ока Иванович Городовиков. — Нашего брата тоже в руках держать надо.
— Вот именно, — говорю я ехидно. — А то куда это годится: некоторые командиры бросили свои подразделения в окопах, а сами помчались в Царицын поглядеть, нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова.
Задачу, поставленную перед кавалерийской дивизией, мы успешно выполнили. Но положение 10-й армии все еще оставалось тяжелым. Успех дела требовал, чтобы кавдивизия начала рейд по тылам противника, сосредоточенного перед правым флангом армии.
Погода была отвратительная. В конце января стояли сильные морозы. И что ни день, то пурга. Ветер таскал за собой горы снега. Он крутился, вывертывался, изворачивался так, что, куда ни повернись, он все тебе в лицо. Вытирайся не вытирайся, толк один.
Связь с командующим армией прервалась. Ведь тогда какая связь была? Провод за собой тянули. Связисты мои ходили все увешанные катушками. Надеюсь, вы догадываетесь, что нас этим проводом не интенданты снабжали? У них и у самих ничего не было. Все забирали у противника.
Только связь наладишь — глядишь, прервалась. В чем дело? Связисты по проводу назад. А там уже какая-нибудь наша пехотная часть провод перерезала, к себе утянула, сидят разговаривают.
— Что же, — говорим, — вы делаете, разбойники?
А они:
— Мы думали, этот провод белые оставили.
Я им:
— Здравствуйте, давно не виделись. Мы же мимо вас двигались. Что же вы тогда нами любовались, если мы — белые?
— Ну, Семен Михайлович, если честно, то провод мы сознательно стащили. Вы же себе еще достанете, а нам взять неоткуда.
— Просить надо. Вы нас по-хорошему попросите — мы вам и так дадим.
Только договоришься, а через день-два мы уже на новом месте, и уже другая часть наш провод благополучно сматывает.
Но в тот раз мы связь со штабом потеряли уже по иным причинам. Я же говорю: пурга, снег, а между дивизией и нашим штабом — белые. Так что получить какие-либо дополнительные указания от Егорова мы не могли. Поэтому стал я действовать по своему разумению, исходя из целесообразности и наличествующей ситуации. Хвастаться не стану, скажу только, что рейд прошел удачно. Показали мы белым, что значит красная конница. Лишь через две недели из Гумрака смог я соединиться по телефону с командующим армией. Я собирался по всей форме доложить о действиях нашей дивизии. А тут…
— Как же я рад слышать ваш голос! — чуть не закричал Егоров. — Неужели это вы? Мы не знали, что и думать!
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.