Старые истории - [16]

А командование, как я уже сказал, сменилось. Вместо Климента Ефремовича Ворошилова назначен Александр Ильич Егоров.

Ворошилова бойцы любили. Он и с людьми поговорить умел, и беду их чувствовал, как свою, и происхождение его ни у кого не вызывало сомнения: бывший рабочий, революционер, коммунист, в тюрьме не раз сидел за наше народное дело. А тут вместо него кто-то новый. Да на фронте нелады. Ну, люди и нервничают.

Я Егорова еще и в глаза не видел, а уже столько про него наслушался — не знаю, чему верить. Не без того, что и враги здесь наши действовали, какие-то истинные события из жизни командарма толковали так, что это могло насторожить даже самого сознательного.

Ну, во-первых, полковник царской армии. Ладно, не единственный он царский старший офицер, вставший на сторону республики, — многие так называемые военспецы преданно служили ей. Но ведь были известны и другие случаи, когда бывшие офицеры и генералы использовали доверие народа, чтобы нанести ему вред. Эти люди заставляли настороженно относиться и к тем, другим. Я думаю, честные офицеры, которые выбрали своей дорогой борьбу за светлое будущее и свободу народа, немало страдали от незаслуженного недоверия простых людей. Но кто виноват?

Царские офицеры еще в германскую скомпрометировали себя в глазах солдат. Бездарно воевали. Мы, так называемые нижние чины, все их ошибки замечали, и это никак не способствовало сохранению уважения к офицерству. Были, конечно, исключения, были любимые командиры, но ведь это только мы их любили, те, кто знал. Так сказать, непосредственное окружение. Но если они оказывались в других воинских частях или соединениях, на них распространялось общее недоверие и настороженность. Когда еще они докажут, что у них чистое сердце и светлые мысли?

Я или мои товарищи красные командиры, в прошлом рядовые солдаты, унтер-офицеры или фельдфебели, могли проиграть любое сражение, и бойцы нашли бы этому массу объяснений: и не повезло, и погода была неподходящая, и противник превышал нас численностью бог знает во сколько раз. В крайнем случае, скажут, что командовать не умеет, давай, мол, другого. Но если потерпела поражение часть, во главе которой стоял бывший офицер, сразу — предатель!

А тут во главе армии полковник. Слухи носились самые наиподробнейшие. Егорова в них наградили генеральским чином. Доподлинно сообщалось также, что он притащил с собой тринадцать генералов и сто восемьдесят бывших офицеров. Меня эта математическая точность всегда приводила прямо-таки в детский восторг. Ну откуда такие данные? Почему тринадцать генералов, а не девять, почему не сто восемьдесят три офицера, а сто восемьдесят?

Позднее, когда я ближе познакомился с Егоровым, он довольно подробно рассказывал мне о себе. Он действительно был полковником царской армии, а между тем родители его были бедными мещанами. Это кое о чем говорит. Значит, он был талантлив, если его «ничтожное» происхождение не помешало продвижению по службе. И по той же причине удачлив: скольким талантливым людям «низкое» происхождение не дало раскрыть свои дарования!

Егоров был строевым полковником. А это значит — всегда на передовой, всегда в гуще боя вместе со своими солдатами. Германская война наградила его четырьмя ранами.

Не был Егоров чужд и политической борьбы. Правда, партию он выбрал для себя не совсем подходящую — социалистов-революционеров (эсеры). Но были в их программе кое-какие привлекательные пункты, а название партии так просто очень революционное. На это дело многие попадались. У нас в Приморском драгунском короля датского Христиана IX полку тоже кое-кто в эсерах ходил. Однако название названием — дело делом: Егорова за его политические взгляды из армии попросили. А он только военную службу и знал. На что же прикажете жить дальше? Пришлось ему покрутиться. Мыкался, мыкался он и предпринял шаг, который способен украсить любую биографию. Не сделать ее весомее в смысле количества героических свершений — у Егорова их и так достаточно, — а придать ей романтический характер, что ли. Итак, Егоров поступил в провинциальный оперный театр. Певцом. Голос у него был низкий, сильный. Он как крикнет: «За мной, вперед, марш, марш!» — белые просто вздрагивали и застывали. Но до этого он, значит, голос свой использовал по прямому назначению. Только со слухом у него было неважно, орет почем зря.

С чего я это взял? Конечно, я опер и различных партий из них тогда не знал. Где мне было. Но русские песни пели мы не раз — и на фронте, и позже. Так он один петь не мог. Ему обязательно надо было, чтобы кто-то мелодию вел. Он ей очень чутко следовал и тогда, конечно, пел почти профессионально. Я Александру Ильичу не постеснялся, высказал свои сомнения насчет качества его слуха, а он говорит:

— Семен Михайлович, вы, наверное, думаете, что в опере поют только люди с первоклассными музыкальными данными. Но ведь такое идеальное сочетание — наличие абсолютного слуха и хорошего голоса — встречается реже, чем хотелось бы. Чаще у человека есть что-нибудь одно. Но ничего, они там, в опере, по-своему с этим борются.

Не знаю, как уж там они с этим борются, а мне пришлось тогда бороться со слухами, которые выставляли Егорова в малоприглядном свете. Даже пришлось кое с кем круто поговорить. И попросту припугнуть. Сказал: