Старые друзья - [3]

Память помимо воли снова и снова возвращала меня к одной и той же сцене, участниками которой были Мара и я и после которой я чувствовал себя примерно как после автомобильной аварии.

Я работаю в курятнике. На мне заляпанные шорты и резиновые сапоги. Мне семнадцать лет. Я голый до пояса. У меня узкая грудь и тощие руки и ноги. По лицу и спине у меня стекает пот, на который налипает сероватая пыль. Эта пыль везде – у меня на ресницах, в глазах, в ноздрях, на губах. Волосы приклеились ко лбу. От резкой вони помета трудно дышать. Отец попросил меня почистить курятник, и я скрепя сердце согласился, взял большую лопату и метлу и бодро принялся за дело, чтобы поскорее с ним покончить. Потом я приму душ, надену свежую рубашку, побрызгаюсь одеколоном, сяду на мопед и поеду в город, на свидание с Марой. Она и не догадается, на кого я был похож какой-нибудь час назад, потому что я изничтожу все следы грязи и дурного запаха. Но мой план рухнул в ту секунду, когда она неожиданно появилась в дверях курятника, застав меня в ситуации, ужасней которой и представить себе было нельзя. С черными вьющимися волосами, в коротком красном платье, открывавшем загорелые ноги, с голыми руками и плечами, она была красива до умопомрачения и абсолютно не на месте посреди всего этого мусора и смрада. Я чуть не умер от стыда. Лучше бы она увидела меня нагишом. Она отступила на шаг, чтобы не наглотаться пыли, споткнулась о тачку, помахала перед лицом рукой, присвистнула и сказала: «Привет, Сильвер! Вау!» Она улыбнулась, но было слишком поздно: я успел заметить, как ее прелестный ротик на миг скривился в гримасе; чуть дернувшаяся верхняя губа без слов говорила: «Фу, какая гадость!» Кроме того, я уловил в ее глазах удивление, означавшее: «Так вот где ты живешь! Вот чем занимаешься!»

Что касается Люс, то с ней меня связывали гораздо более приятные воспоминания. Раннее летнее утро… Мы вдвоем стоим на обочине деревенской дороги, возле ног – рюкзаки. Мы впервые отправляемся в дальнее путешествие. Автостопом. Мы свободны. Свобода нас пьянит. «Скажи, классно?» – спрашивает она, и я отвечаю, что да, конечно классно. Я знал, что завтра с безоблачной радостью встречу ее на пристани, и порукой тому – ее голос в телефонной трубке.

Лурс… Думая о нем, я неизменно вспоминал кошмарный эпизод, свидетелем которого не был, узнав о нем от самого Лурса («Имей в виду, Сильвер, об этом слышали всего четыре человека»): он лежал в классе на полу и держал руками мертвую женщину. Я не представлял себе, какой он сейчас, насколько успешно его крупное тело справляется со временем, до какой степени он изменился.

Трех из своих друзей я помню семнадцати-восемнадцатилетними, потому что с тех пор с ними не виделся. Их образы навечно застыли в этом возрасте. Жан – другое дело. С Жаном мы никогда не теряли друг друга из виду, никогда не переставали дружить и даже стариться начали вместе.

Рассвет в пустом доме застал меня в том же полугипнотическом состоянии. Я как будто все глубже погружался в прошлое и уже дошел до поры, которую привык называть «эпохой цесарок» – когда был молод отец и жива мать, когда мы спорили с сестрой, когда у нас была собака и я был ребенком. Я шагал по тропинке вдоль океана, покупал в местной лавке продукты к ужину, а в памяти всплывали лица и голоса. Пакеты и бутылки – рыбу, рис, приправы, помидоры, сливочное и оливковое масло, оливки, хлеб, сыр, белое вино, виски, минеральную воду – я уложил в корзинку на багажнике. Что ест Жан, я знал, но о вкусах остальных не имел понятия – слишком давно мы не виделись. Хотел было заняться стряпней, но решил, что лучше дождусь остальных и мы приготовим ужин все вместе, иначе получится, что они у меня в гостях. Кроме того, если между нами возникнет неловкость, будет очень кстати занять чем-то руки.

Еще я купил открытку для отца и старательно, самым разборчивым почерком написал текст, закончив, как всегда, словами: «С горячим приветом, твой сын Сильвер». Я знал, что он будет читать и перечитывать ее за кухонным столом, через лупу, не пропуская ни одной буквы; изучит даже почтовый штемпель, а потом уберет открытку в коробку из-под обуви, к десяткам других. Я никогда не удалялся от дома дальше чем на триста километров, не важно, уезжая в Ангулем или в Токио, чтобы не послать отцу открытку, по возможности самого банального вида: если это был Париж, на открытке была Эйфелева башня, если Марсель – Старый порт, если Лондон – Биг-Бен.

Жан позвонил мне в четыре часа дня, чтобы сообщить, что все, как и договаривались, встретились в Бресте, что сейчас они садятся на паром и жаждут меня лицезреть. Люс и Мара приехали вместе, на машине, Жан и Лурс добирались поездом. «Как они?» – спросил я и услышал, как он озвучил мой вопрос остальным: «Он спрашивает, как вы». Веселый женский голос воскликнул: «Передай ему, что мы отлично!» – и раздался смех. Я спросил, кто это сказал – Люс? «Нет, – ответил он, – Мара».

К пяти часам вечера я больше не мог сидеть дома, оседлал велосипед и покатил к порту. Приехал я слишком рано и стал ждать под таким же, как вчера, осенним солнцем, на таком же холодке. Чтобы убить время, я разъезжал по парковке, рисуя передним колесом на асфальте ленивые восьмерки. Потом прислонил велосипед к стене и начал ходить туда-сюда. Наконец приблизился к пристани, облокотился о балюстраду и стал смотреть на море, в ту точку, откуда должен был прийти паром.