Старт в пекло - [44]

– Сафар-ака перешел на работу в отстающую бригду.

Произошло это после того, как Сафара приняли в партию. Он сам пришел в правление колхоза и попросил направить его бригадиром

туда, где получают самый низкий урожай. Тогдашний председатель колхоза Зулайхо Норкулова, совсем еще молодая руководительница, спросила:

– А как же слава твоя, Сафар?

– Колхозу нужен хлопок, а не моя слава, – ответил коммунист Эргашев.

Стояла осень. Хлопок уже убрали и подвели итоги. По 35 процентов с гектара было получено в бригаде Сафара и по 18 – в той, куда он просился.

Он пришел на новое для себя поле, когда на землю падали снежные хлопья. Увидел камни и загрязненные арыки. «Еще тепло, – подумал бригадир, – но скоро почву могут сковать морозы, и тогда ее станет трудно очистить. В делах земледельца, он знал, важно помнить старую истину: «Обманешь поле – останешься без урожая».

Было время отдыха колхозников, время свадеб и приема гостей. Но, нарушая традиции, Сафар и его товарищи трудились в поле. Никто не считал, сколько земли перекопано руками Сафара. Но каждый в кишлаке и во всей округе знает, какой урожай получает его бригада. С точностью до одной десятой назовут вам «биографию роста». Хоть за пять, хоть за десять лет. Рекордным был прошлый год. По 54 центнера «белого золота» дал каждый гектар.

Агроном колхоза Малараин Шайманов и секретарь партийной организации Эшкора Норкулов потом подробно будут рассказывать мне о том, как сумел Сафар сплотить вокруг себя хлопкоробов, к каким агротехническим приемам прибегал он с друзьями, чтобы облагородить землю, сделать ее урожайной, несмотря на капризы погоды. Сам же Сафар скажет об этом просто: «Земля – хранительница богатств, а труд человеческий – ключик к ней».

Много лет отдал он любимому делу. За это время изменилась сама земля, изменился облик его кишлака, изменились люди. Высокая оснащенность техникой, умение пользоваться туками, гербицидами, пестицидами придали труду земледельца-хлопкороба качественно новый характер, сблизили его в трудом индустриального рабочего.

Да, изменилась жизнь. И порою уже не верится, что когда-то в кишлаке не было ни одного грамотного человека, отец Сафара Эргаш-бобо работал на бая за гроши. Мог ли мечтать он, что сын его, Сафар, окончит десять классов, а внук – государственный университет. Мог ли он думать, что дети его и внуки будут жить в богатом каменном ломе, освещенном электричеством, ходить после работы на концерт в кишлачный Дом культуры, ездить в театры Самарканда? Иногда это кажется сказкой даже Сафару. Когда-то и он не мог представить себе родной кишлак утопающим в зелени садов, с разбегающимися от него до бригадных станов асфальтированными дорогами.

…Запоздала нынче в Узбекистане весна. Холода, дожди. Мы идем с Сафаром по берегу канала Нарпая. Он озабоченно смотрит на поля. Работа приостановлена из-за дождя. Но не покидают кабины тракторов и машин механизаторы. В любую минуту, как это будет возможно, они продолжат работу.

На другой день небо прояснилось, подул жаркий порывистый ветер. Земля подсыхала на глазах. Сначала пыльная поземка, а потом самая настоящая буря пронеслась над полями. Сафар поспешил в правление колхоза:

– Верхний слой почвы быстро теряет влагу, – сказал он председателю Рахмону Бабаевичу Эргашеву. Надо спешить.

К вечеру ветер утих. И вновь поля огласились гулом тракторов. Этот гул не прекратился и утром, и днем, и в следующую ночь…

– Трудная весна, но и все же в этом году я намерен получить с гектара не менее 60 центнеров хлопка, – сказал мне на прощание Сафар. – Звание Героя обязывает.

Золотая нить

Вот уже который день не дают покоя мне эти стихи:

И поделиться хочется с тобой,

Что трудной памятью уложено,

Горячим выплеснуть огнем,

Что пережито-прожито…

И я опять берусь за перо, чтобы поведать читателю об авторе их, найти слова простые и ясные, как и жизнь моей героини, славной русской крестьянки Марии Михайловны Губиной.

Вот вижу ее в окружении школьной малышни у порога собственного дома – улыбающуюся, приветливую, с букетом в руках, слышу голос ласковый мягкий: «Минутку, ребята, минутку. Будут сейчас и цветы, и работа». Вижу соседей ее, чувствую светлую зависть их, когда говорят:

– Опять открыла «Артек» свой…

И радуюсь вместе с ними счастью Марии Михайловны, тихому, настоящему счастью человека, которого любят и понимают дети.

Вижу ее на совхозном поле. От гневного голоса жмется к посевным агрегатам молоденький агроном. А Михайловна и там находит его:

– Куда же ты смотришь? Они же зерно топчут, зерно!

И болью в душе отзывается боль этой женщины, потому как нерадением своим кто-то нанес обиду самому святому в ее понимании – хлебу, земле, а значит, и ей.

Нет, непросто рассказывать о Марии Михайловне. За предельной цельностью ее характера ее, за крепкой и четкой позицией, отстаиваемой в стихах и жизни, кроется большая и сложная работа беспокойной души. Ее прямота – не прямолинейность, а твердость в суждениях – не застывшая форма простых понятий. Это кристалл, ограненный «огнем пережитого».

В нашем разговоре она заметила:

– Знаете, что мне труднее всего дается? Выступления перед ребятами. Болею при этом даже… Почему? Да потому, что с пустым словом к людям идти нельзя, а к молодым особенно. Они видеть и чувствовать должны: тот, кто к ним обращается, горит в душе. И может, поэтому так часто возвращается памятью к прожитым дням, волей-неволей открывая в них не только светлое, доброе, но и болевые точки.