Старший брат царя. Книга 2 - [70]

— А если не литовцы и не татары, а народ? Поднимем мужиков, трудовиков, гостей. Все устали от войн и поборов. В народе великая сила, и он пойдет за тобой. А коли будет сила, и церковь и бояре признают тебя.

— Понял тебя, Гурьян, понял. Мужицкий царь! Тьмы мужиков, с ними горожане, иные дворяне. Подошли, взяли Москву. Дальше будет то же, что в Лебедянском посаде, только страшнее. В Москве богатства больше, и расставаться с ним труднее будет. Начнут бунтовать князья, бояре, их надобно будет усмирять и дворян тож. Они против нас погонят своих смердов. Значит, чтобы добраться до князя, нужно перебить его дворню, мужиков его... Под Лебедянью мы рыли пятисаженные могилы, под Москвой потребны станут верстовые!

— Горькие слова говоришь, Юрий Васильевич, и несправедливые. Не все так страшно. Не обязательно убивать смердов, их можно переманить. А когда увидят силу, многие примут твою сторону.

— Ради спасения своей шкуры кое-кто примет, — согласился Юрша. — Но это плохие помощники. При первой же неудаче сразу в спину ударят. Теперь о мужиках, у тебя вся надежда на них. А ведь то, что случилось в посаде Лебедянском, да и в других местах, толкает мужика не к Кудеяру, а к воеводам.

— Нет, Юрий Васильич, то война. А так мужику мы всегда помогаем, по весне и коней и семян даем. А в большом походе облегчения пообещаем.

— Пообещать мало, придется мужикам вернуть Юрьев день, и не только осенний, но и весенний. Но вот еще. У нас будут свои воеводы, а новым воеводам нужна земля для кормления, опять же мужики. Понуждится теснить князей и бояр, появятся обиженные. Будут недовольные и среди наших атаманов, на всех не угодишь... И не всякий мужик захочет подчиняться другому мужику. Значит, опять усмирять! И вновь кровь... Знаешь, дорогой друг мой, невольно берут сомнения. Другой раз задумаешься, что страшней: смута средь своего народа или чужеземцы. И отвечаю: смута! Чужеземцы придут, пограбят и уйдут. А своих поднимешь, братоубийство пойдет и надолго. Каждый захочет правоты на свой лад, и не жди ни скорой победы, ни спокойствия. Вспыхнет и запылает злоба на многие годы. Беды будут, смерти будут, а я смертями сыт по горло.

— Ой, не прав ты, князь! Ведь по-твоему выходит — правит тот, кто не боится лишнюю кровь пролить. А я твержу: с тобой победим и быстрее, и меньшей кровью.

— Вот, Гурьян, ты главное молвил: сам ждешь и другим обещаешь быструю победу и облегчение в жизни. А случится все наоборот: почуяв худо, вельможи объединятся и погонят холопов и мужиков на бойню, да и сами пойдут, а каждый из них другой раз сотни наших стоит...

Еще поговорили, порядили, каждый высказал, что думал. В конце беседы Юрша попросил Гурьяна проводить его в пустынь завтра... Помолчали, подумали каждый о своем. Гурьян и так и этак прикидывал слова князя. Выходило, не верит он в силу народную и не получится из него главного большого атамана, уж не говоря о великом князе от народа... Придя к такому заключению, Гурьян поднялся с лавки и, вздохнув, сказал:

— Ладно, Юрий Васильич, время покажет, кто прав. Пойду прикажу готовить коней. До пустыни верст семьдесят. На рассвете выезжаем...

Примерно за версту от монастыря Юрша спешился. Спешились и провожающие его. На прощание обнял он всех. Фокей прослезился, Гурьян казался сердитее, чем обычно. Юрша к обители пошел не оглядываясь. Уже начали сгущаться сумерки. Легкая метелица заметала малозаметные следы. Но заблудиться было невозможно — вдоль дороги часто стояли вешки, а навстречу ему неслись серебристые звоны колоколов, призывающие его, блуждавшего странника, в лоно покоя и радости.

Однако пришлось долго стучать в ворота, пока появился привратник. Он сам не решился впустить постороннего. Пришли еще два монаха. Юрша объяснил им, что он великий грешник, что пришел в их обитель, чтобы остаться здесь и служить Богу. Посовещавшись, монахи проводили его к настоятелю, которого тоже пришлось ждать — был он в церкви.

Настоятелем монастыря оказался человек средних лет, невысокого роста, изрядно упитанный. Маленькие глазки на широком розовом лице внимательно осмотрели Юршу, который, сложив руки, подошел под благословение. Поцеловав крест и руку настоятеля, сказал:

— Отче! Долог и труден был мой путь сюда. Множество тяжких грехов совершил, прежде чем решился служить Господу Богу нашему, взалкати мира и праведной жизни! Отче, не откажи, прими меня в вашу обитель! Аз готов сейчас исповедоваться тебе, хоть немного освободиться от греховной тяжести непомерной! С радостью приму любое испытание, которое назначишь мне по грехам моим. Приму схиму, если на то будет воля твоя. Но умоляю, не отвернись от меня, прими меня в монашеский чин, не дай мне сгореть в геенне огненной, дозволь отмолить грехи мои тяжкие! А вот это, — он протянул игумену кису, — все, что я имею. Покорно жду твоего решения.

Склонив голову, он стоял перед игуменом. Молчание затянулось. Юрша, недоумевая, слегка поднял глаза — настоятель никак не мог развязать узелок кисы. Наконец он справился с ним, увидел золотые и серебряные монеты, крякнув, сказал:

— Сын мой, раз хочешь исповедоваться, пойдем в мою молельню.