Старший брат царя. Книга 2 - [66]

Непонятная слабость охватила его, закружилась голова, ноги подкосились, и он опустился в глубокий снег. Фокей сперва подумал, что князь молится, но тут же, почувствовав недоброе, бросился к нему. С его помощью Юрша поднялся на ноги, тяжело вздохнув, сказал:

— Кажется, заболел я, Фокей. Пошли в стан. Помоги. — А про себя подумал: «Не болезнь это, а выздоровление!»

Гурьян и его помощники обменяли пленных и, получив выкуп, проследили, чтобы при отходе из посада ватажники соблюдали порядок. Вечером поделили добычу: по установленному правилу ее треть поступала в копилку Кудеярова братства.

После дележа Гурьян с Нежданом вернулись в землянку, где Юрша и Фокей сидели у камелька. Еще раньше Фокей успел шепнуть Гурьяну о Князевой хвори, поэтому, увидев бледное сосредоточенное лицо Юрши, спрашивать о здоровье не стал, а сказал лишь:

— С Лебедянью замирились. Сколько-то поживем спокойно. — И, протянув кису с деньгами, добавил: — А это возьми, твоя доля.

Юрша не взглянул на кису:— Мне деньги не нужны. Клади в общую копилку.

— От денег, князь, не стоит отказываться, — заметил Неждан, стягивая сапоги. — Я вот в Москву собираюсь. Отдохнул тут у вас, даже жив остался, теперь пора за работу. Так вот мог бы твоим родичам денежку отнести.

Юрша слегка оживился:

— Спаси Бог тебя, Неждан, что вспомнил о них.

— Вот и ладно. Говори, где искать.

Князь рассказал о стрелецкой вдовушке Акулине, она должна знать, где укрывается его названая мать, жена Акима.

Гурьян с Нежданом долго совещались, кого в Москве посетить нужно, что вызнать. Иногда обращались к Юрше, но тот не вслушивался в их разговор и, чтобы понять, о чем речь, переспрашивал. Гурьяну стало ясно, что с князем творится неладное, и он предложил:

— Поедем со мной, Юрий Васильич, отдохнешь, поправишься.

— Я ничем не болен, — возразил Юрша, — но побывать у тебя не против.

15

С прошлой зимы боярышня Таисия считала себя опозоренной на веки вечные. Но появился Спиридон... Его преданная любовь тронула ее. Были и еще женихи из числа друзей брата Афанасия. Вот осенью объявился Яков Маркович. После ранения ехал к себе в Ковров, по пути заглянул в Собинку и задержался. Брат Афанасий обрадовался гостю нежданному. На что уж барыня Мария пьяниц терпеть не могла, а тут изменила своим привычкам, и сиреневый нос Якова не помешал. На следующий день, в воскресенье — день ее ангела, блаженной Марии — она закатила званый обед. Пригласила двух соседних помещиков с женами да священника Собинской церкви; пришлось и Таисии к столу идти.

Яков, увидев ее, даже протрезвел... Пили, ели, обменивались новостями. Таисия ждала удобного момента, чтобы уйти. И тут священник попросил:

— Поведай, Яков Маркович, в каких землях войсковал, кто изранил тебя? Ведь вокруг примирение вышло.

Оживился Яков, поправил повязку на раненой руке:

— Замирились, отче, да не совсем. Вокруг Казани котел кипит! Черемисы, чуваши всякие то платят ясак, в верности клянутся, то буйствуют. Наших там десятки каждый день костьми ложатся. Но у меня другая стать. Пострадал я на службе самому Висковатому, Ивану Михайловичу! — Теперь Яков рассказывал, обращаясь только к Таисии. Из-за такого внимания она чувствовала себя неловко, а не ушла — любопытство верх взяло. Яков же разошелся: — Меня думный дьяк Иван Михайлович с посольством послал. Туда, известно дело, самых сильных и храбрых отбирают. Меня, Наумку Длинного, опять же спальника государя Спирьку Фокина и полусотню лучших жильцов да детей боярских, да стрельцов сотни полторы. Ехали, как на смерть, с родителями прощались...

Таисия понимала, что Яков набивает себе цену. Но ведь с ним в поход ушел Спиридон! Где он теперь?

Тем временем Яков разливался соловьем, путая действительность с вымыслом...

На этот раз послы шли к ногаям и в Астраханское ханство. Послали туда действительно самых надежных, но Якова и Наума отправили подальше от двора за их разгульный образ жизни и буйный нрав, а Спиридона — по особому государеву указанию. С той памятной святочной ночи невзлюбил его царь, не стал доверять. Может, именно потому и послал, что из таких посольств редко кто возвращался.

Вниз по Волге двигались шесть посольских карбасов то на веслах, то под парусами. А правым берегом их сопровождали две сотни конников. Ночевали на берегу вместе. Беспокойные казанские места миновали без помех. Близ Жигулевской петли заметили ногайцев с полтысячи, они следовали за караваном судов левым берегом вплоть до впадения Большого Иргиза. Тут посольство разделилось — три карбаса пошли вверх по Иргизу, три других продолжали спускаться по Волге. И вот тут на вторую ночь... — доведя повествование до этого места, Яков в возбуждении вскочил из-за стола: — ...костры-то уж потухли, темь, как в преисподней! И татарский визг со всех сторон. Густо шли нехристи, откуда только их столько набралось. Я от сна очнулся, сразу все понял, схватил саблю и возопил: «Други! Бей неверных!» Ну и поднялись люди за мной, я впереди! Пока мы бились, татары карбасы подожгли, поминки богатые посольские разграбили. Однако скоро светлее стало. Агаряне проклятые поняли, что нас не сломить, вскочили на коней и деру. Мы многих недосчитались, моего земляка Наума тоже посекли. Царство ему Небесное!