Старшая сестра, Младшая сестра, Красная сестра. Три женщины в сердце Китая ХХ века - [52]
Мэйлин, глубоко привязанная к матери, исполняла все ее желания. Из-за возражений госпожи Сун она перестала танцевать, хоть и обожала это развлечение в колледже. Госпожа Сун уделяла много времени благотворительности и вносила существенные денежные пожертвования. Чтобы угодить матери, Мэйлин тоже занялась благотворительной деятельностью. Она преподавала в воскресной школе: «Матушка сама не своя от счастья, что я согласилась. Я мало чем могу порадовать ее и готова делать все, что в моих силах». Мэйлин участвовала в сборе средств в пользу шанхайского отделения Христианской ассоциации молодых женщин. Она даже бывала в трущобах: «Как же мне ненавистны отвратительные запахи и грязь. Но, полагаю, чтобы грязь в конце концов убрали, кто-то должен увидеть ее». В шанхайском обществе Мэйлин считали инициативной, полной стремления помогать людям и достойной руководящего поста в крупной благотворительной организации.
Наравне с матерью Мэйлин чтила и старшую сестру. Своей подруге Эмме она писала об Айлин: «Как бы я хотела, чтобы ты познакомилась с ней, ибо она, несомненно, самая умная в нашей семье, вдобавок удивительно проницательная, смышленая, бодрая, живая и энергичная. Она не из тех, кого я причислила бы к набожным людям, вместе с тем она глубоко верующий человек».
Через несколько лет после возвращения на родину Айлин пережила период депрессии. Смысл, который она увидела в работе с Сунь Ятсеном, обернулся разочарованием. Недовольна она была и своей супружеской жизнью в провинциальном городе. Попадая в центр событий, она преображалась, не желая довольствоваться только ролью учительницы, жены и матери. После рождения первых детей, дочери Розамонд в 1915 году и сына Дэвида в 1916-м, Айлин стала тревожной и казалась несчастной. По словам Мэйлин, старшая сестра «претерпела мучительный период… горестей и страданий». Дошло до того, что Айлин утратила веру, «даже отрицала существование Бога, и всякий раз, когда при ней говорили о религии, она или меняла тему, или прямо заявляла, что все это бабкины выдумки». Айлин помогла своему мужу сколотить состояние – и открыла в себе талант финансиста, – но чувство удовлетворенности ускользало от нее, так как вся эта деятельность представлялась ей бесполезной.
Возвращение Младшей сестры привнесло луч света в жизнь Айлин: у нее появился близкий человек, которому она всегда могла довериться. Благодаря этому мысли Айлин прояснились и восстановилось душевное равновесие. Айлин поняла, что религия ей необходима. К моменту рождения третьего ребенка, дочери Дженетт в 1919 году, Старшая сестра вновь обратилась к Богу, раскаиваясь, что когда-то сомневалась в нем. Когда в 1921 году родился ее младший сын Луис, она сказала Мэйлин, что наконец «нашла утешение в жизни и веру в нее». «Теперь она молит Бога о помощи в решении ее трудностей. Мало того, она обрела покой, какого еще никогда не знала», – сообщала Мэйлин в письме Эмме. Айлин «точно так же весела и бывает в гостях, как раньше». Но «так или иначе, в ней есть перемена. Она гораздо менее придирчива, более вдумчива и далеко не так нетерпима к чужим недостаткам».
Айлин пыталась укрепить Младшую сестру в вере. В тот период Мэйлин противилась и объясняла Эмме: «Знаешь, Дада [ласковое прозвище, которое Мэйлин дала Эмме], я ведь не религиозна. Я чертовски независима и слишком уж дерзка, чтобы вести себя кротко, смиренно и уступчиво». Мэйлин считала, что Айлин «нарочно морочит ей голову», и злилась, когда сестра просила ее «помолчать».
Сестры спорили, а тем временем их жизни переплетались всё теснее. Младшая сестра часто сидела с детьми Айлин и нянчилась с ними. Как она писала Эмме, «присматривать за ними, безусловно, труд. Они голодны с утра до ночи, несмотря на всю еду, которую съедают. Поскольку сестра строго-настрого запретила давать им сытную пищу, думаю, именно в этом причина их постоянной и настойчивой потребности в конфетах и прочем. В последнее время я даю им по одной конфетке каждый день и этим, кажется, слегка усмиряю их вечные просьбы о еде в промежутках между приемами пищи».
Цинлин находилась на некотором расстоянии от двух сестер как в ментальном, так и в физическом смысле. Но когда сестры собирались втроем, им было хорошо вместе. Мэйлин писала: «Моя сестра, госпожа С., приезжала в Шанхай из Кантона на две недели. На это время наша жизнь превратилась в вихрь светских развлечений». «Моя сестра госпожа Сунь устраивает огромный прием 10 октября, в день государственного праздника – годовщины образования республики. Я буду помогать ей по хозяйству. Я немного устала». Когда Мэйлин гостила у сестры в Кантоне, она почувствовала, как утомительно ходить на высоких каблуках по городским улицам, круто взбегающим в гору.
В те годы в Шанхае основным занятием Мэйлин были ее бурные романтические увлечения, которые она подробно описывала в своих письмах к Эмме. После голландца на пароходе по пути домой поклонники один за другим появлялись в ее окружении и так же быстро исчезали. Близкие Мэйлин категорически возражали против иностранцев, и Мэйлин почти всегда следовала их требованиям. Ее знакомство с мистером Бирмейлом было кратким: «Я познакомилась с ним вечером перед самым отплытием из Гонконга в доме одной подруги, и, хотя мы провели вместе на борту парохода всего три дня, мы стали добрыми друзьями. В Шанхай мы прибыли в день его рождения, и несмотря на то, что я несколько месяцев не видела родных, этот день я посвятила ему… Мы прекрасно провели время вместе, и я счастлива, что в кои-то веки поступила настолько опрометчиво». Родственники были возмущены и «шокированы… а еще пришли в ярость, потому что он иностранец. Они буквально обвинили меня в том, что я “подцепила” его на пароходе… В субботу днем он уехал и с тех пор прислал мне уже две радиограммы о том, как он скучает по мне. Родные пытались перехватить их, но тщетно… В каком-то смысле я рада, что его здесь нет, ибо даже не знаю, как отразилось бы на мне его присутствие». Но вскоре мистер Бирмейл оказался забыт так же, как и голландец, – без особых мучений.
