Старшая сестра, Младшая сестра, Красная сестра. Три женщины в сердце Китая ХХ века - [50]

Меня порой страшно раздражает, что я забываюсь и обращаюсь к слугам по-английски… Иногда мне не удается выразить то, что хочется, по-китайски, тогда я звоню дворецкому и он выполняет роль переводчика!.. С тех пор как я вернулась домой, мне кажется, что я только и делаю, что покупаю одежду… Я побывала на таком множестве званых ужинов и чаепитий, не говоря уже о других выходах в свет»[251].

Мэйлин вернулась в теплый семейный круг. Цинлин ждала сестру в Шанхае (Сунь Ятсен в это время был в Кантоне), Айлин с детьми приехала из своего дома в Шаньси, на северо-западе страны. Старшие сестры окружили младшую заботой и вниманием. Мэйлин рассказывала Эмме, что постоянно слышала от них: «О, мы видели там-то и там-то премиленькое платье! Тебе наверняка понравится…» «Им доставляет удовольствие наряжать меня, ведь я же младшая и единственная незамужняя из них», – писала она[252]. Вместе они были так счастливы, что Айлин начала задумываться о переезде в Шанхай и даже строила планы собрать всю семью под одной крышей. Втроем сестры ездили присматривать дом. Он был с тридцатью комнатами (не считая помещений для прислуги). В самом деле огромный особняк – пять этажей, сад на крыше. «Честно говоря, он оставил меня равнодушной: слишком уж большой, и потолки такие высокие, что я в нем теряюсь. Как отель – громадный и очень чопорный, хотя и роскошный. Жить в таком доме – “чересчур” для девушки, только что закончившей провинциальный колледж!.. – сообщала Мэйлин. – Очень надеюсь, что мы все-таки не станем переселяться в эти хоромы, как они собираются. Разумеется, я была бы рада, если бы сестра [Айлин] жила с нами, но тридцать комнат – это не шутки! Вкусы у меня довольно плебейские, по крайней мере мои родные так считают!» Дом они так и не купили, но жизнь порознь не мешала Айлин и Мэйлин постоянно видеться друг с другом.

Теперь компанию Мэйлин составляли и два ее младших брата – Т. Л. (Цзылян) и Т. А. (Цзыань). Мэйлин была очень привязана к братьям, несмотря на все ее заверения, что она строга с ними:

«Обоих моих младших братьев в прошлом году исключили за неуспеваемость, и семья в ярости. У несчастных мальчишек два репетитора (англичанин и китаец), которые приходят ежедневно. И можешь мне поверить, они трудятся как следует! Я тоже учу их – преподаю им английскую грамматику. Один из бедняг сейчас учится пунктуации, другой – орфографии, а я присматриваю за ними… Матушка так недовольна, что полностью препоручила их мне. С ними трудно справиться, потому что они дьявольски умны и в то же время ленивы. Младшему я уже дважды задавала трепку, и оба боятся меня. Ты не представляешь себе, каким строгим надсмотрщиком я могу быть!»

Мэйлин до безумия любила своих родных. «Так чудно иметь семью. Я настолько привыкла поступать как мне заблагорассудится, ни с кем не советуясь, поэтому с трудом вспоминаю, что я уже не в колледже и не могу действовать и рассуждать, как пожелаю. Но я, разумеется, очень счастлива дома».

Появились у нее и поклонники:

«Здесь побывал Г. К. из Пекина, а также мистер Ян. Мне они нравятся, но и только. Ах да, Эмма, к слову сказать, на пароходе я совсем потеряла голову из-за мужчины, отец которого голландец, а мать француженка. Он архитектор, направлялся на Суматру. Просил моей руки, и вся семья здесь страшно взбудоражилась! Мне пришлось весьма нелегко. Помни, что это секрет: не говори о нем ни одной живой душе, ради всех святых [sic]!.. Сегодня француз, с которым я познакомилась на пароходе, приедет навестить меня. Мы говорим только по-французски… Ради Бога, никому не рассказывай то, что узнала от меня…»

Это жизнерадостное, многословное и в высшей степени информативное письмо заканчивалось так: «Кстати, ты не могла бы выписать для меня “Литературный дайджест”, “Скрибнерс” и еще какой-нибудь журнал по детской психологии и о том, как воспитывать детей и ухаживать за ними? Последний – для миссис Кун [Айлин], так как у нее двое малышей примерно двух лет и одного года от роду. Только отправь на мое имя и сообщи, во сколько все они обошлись, и я верну тебе деньги». Просьбы о покупке американских журналов и другие небольшие поручения постоянно присутствовали в ее переписке с Эммой.

Каждое утро Мэйлин брала уроки китайского языка. В одном из писем Эмме она рассказывала: старичок-преподаватель «учил меня, когда мне было всего восемь лет, и, если мне не изменяет память, однажды в наказание ударил меня тростью по ладони, обнаружив, что я все время ела конфеты, притворяясь, что принимаю пилюли от кашля, какие делают “заморские черти” [иностранцы]. Но теперь он со мной удивительно любезен». Язык она учила быстро, с легкостью осваивая чрезвычайно сложную традиционную письменность. После занятий Мэйлин в основном бродила по дому, «блуждала из одной комнаты в другую, там поправляла цветы, тут поднимала книгу».

В обеденное время она звонила в колокольчик. За этажом, который Мэйлин вместе с Т. В. занимала в доме, приглядывал слуга, единственной обязанностью которого было поддерживать порядок в комнате и отвечать на ее звонки. Мэйлин писала: «Зачастую я прошу принести мой обед на веранду. Свою горничную я отпустила: оказалось, что мне она просто не нужна, так как матушкина горничная справляется со всей штопкой и следит за моей одеждой, а присутствие моей горничной действует мне на нервы, если собственные распоряжения я в состоянии выполнить быстрее, чем объяснить ей, чего от нее хочу. Дело в том, что на меня повлияли годы жизни в демократической Америке. Мне вполне достаточно этого одного слуги, который делает все, что нужно мне и брату. Он чистит нам обувь, вытирает пыль, подметает, застилает наши постели и тому подобное… Обычно день продолжается чаепитием где-нибудь в доме или за его пределами».