Старостёнок - [2]
Панька некоторое время смотрел на огонек лампадки, потом натянул шубенку на голову, подышал в кислую шерсть и - угрелся. А угревшись, задремал.
Пробудила его мать.
- Паня, сынок,- звала она, и хриплый голос ее то и дело срывался на кашель.- Слышь-ка, в дверь кто-то стукнул. Может, Парамон Моисеич вернулся? Поди взгляни, Паня. Не приведи бог, обмерз он, вишь, как ветер высвистывает…
Иначе, как по имени-отчеству только, мужа Анисья не величала.
- Почудилось тебе,- прислушиваясь, не согласился Панька.
- Бог с тобой! - почудилось! Ятный такой стук был.
Панька вздохнул, сел на скамье, протирая глаза. За окном загустела, утвердилась ночь, и оттого синий огонек в углу стал резче и вроде бы шире: громадная черная печь наступала на Паньку, на черном же столе нечетко рисовался высокий глиняный горшок.
Вдруг и Панька услышал: скребнуло что-то в наружную дверь. Снова вздохнув, он сунул ноги в растоптанные валенки, натянул на плечи шубенку и прошлепал по кухне. Анисья слышала, как долго гремел он на крыльце засовами и щеколдами, как скрипнула дверь и как стихло все за резким ветром.
Панька стоял на крыльце, и у самых своих ног, на обледенелых приступках, услышал вдруг неровное дыхание. Холодные мурашки пробежали по его телу.
- Кто тут? - негромко спросил Панька.
Дыхание у его ног стало частым и хриплым, вроде как клекот, а Панькины глаза, попривыкнув к темноте, различили поперек крыльца похоже что человека.
И тогда он бесстрашно,- потому что испугаться Панька мог волка или иного злого зверя - не человека,- опустился на корточки, протянув руку, учуял под пальцами задубевшую кожаную одежду на чьем-то плече, и меховую шапку с длинными ушами, с пряжками из металла на ремешках ущупал, и холодные затвердевшие губы. В то мгновение, когда он коснулся их, дыхание в человеке прекратилось.
Панька по одежде сообразил:
- Летчик будто бы. Раненый, никак, не то умер минутой!
Что делать с этой нежданной напастью - Панька не знал. Ясно одно было: оставить человека у крыльца никак нельзя. А в избу втащить - мать до смерти перепугается. Да и мало ли что и как, в избу-то?
Тогда Панька соступил с крыльца. Метель, шебурша, заигрывала с ним, швыряла снегом в лицо.
Панька толкнул калитку в задний двор - жалобно скрипнули ржавые, давно не мазанные петли.
- Вот ведь черт неумытый,- укорил он себя,- расхлябил на ночь двор, калитку не припутал.
Однако промашка эта ныне кстати пришлась. Снова вернулся Панька к раненому не то уже мертвому человеку, наклонился над ним, подхватил под мышки и волоком потащил во двор.
- Положу на сеннике, а там видно будет. Тяжеленный, дьявол.
Пока к воротам сарая доволок Панька свою нелегкую ношу, упарился - сил нету. А уж в сарай втащил - едва на ногах держался. Пот горячими струйками щекотал спину.
- Огонь вздуть надо, посмотреть, какой он,- сам себе сказал Панька. Охлопал руками карманы шубенки - спичек не оказалось. Пришлось бежать в избу.
- Приехал Парамон Моисеич? -спросила мать, едва Панька переступил порог.
- Нет. И не приедет, видать. Там такое - куда…
- А ты чего ж замешкался так-то?
- Калитку припутывал.
Парень нашарил на загнетке коробку спичек и, зажав ее в кулаке, прикрикнул на мать, словно в какой виновности уличил:
- Ночь на дворе, а калитка настежь. Хорошо?! Ты лежи, чего тебе не лежится, а я сейчас до ветру схожу. Чего-тось живот схватывает… Я мигом.
И опрометью, через сени, во двор выскочил.
В сарае Панька снял со стены фонарь «летучая мышь», поднял толстый пузырь и фитиль прижег, загораживая огонь полой шубенки. Держа фонарь над головой, огляделся и пришел в удивление: на том месте, где оставил он лежать неизвестного, никого не было. Панька в один угол метнулся, в другой - и опять никого.
- Что за оказия? Привиделось мне, что ли? - пробормотал он.
Паньке зябко стало: человека ли он тащил по снегу минут пять назад, обливаясь потом? Может, оборотень какой был, нечистая сила?
Ниже к земляному полу фонарь опустил Панька, к выходу спиной пятясь, в дальний и самый темный угол посмотрел. Кто-то негромко вздохнул над его головой. Оторопь Паньку охватила. Еще мгновение - и выскочил бы он из сарая стрелой. Но тут на полу земляном, в скудном свете фонаря, увидел он раздерганные клочки сена.
И Панька понял.
По лесенке, к сеновалу прислоненной, с трудом переставляя ноги-неслухи, влез Панька на самую верхотуру. Посветил фонарем и - откачнулся, чуть не свалился вниз, увидя нацеленное в свой лоб дуло пистолета. Где-то там, за пистолетом, в темной глубине,, свету фонаря недоступной, горели по-волчьи два зрачка: живых, пронзительно горячечных.
- Не балуй,- попросил Панька.- Слышь, кому говорю.
С неожиданной послушностью пистолет опустился в сено, и Панька, успокаиваясь, зацепил «летучую мышь» за стропила, примостился на верхней перекладине лесенки.
Немощный огонь фонаря высветил протянутую вперед руку в кожаном рукаве с зажатым в ней пистолетом - рука покойно лежала на сене, и скуластое, темное - обугленное точно - молодое лицо.
- Отец,- услышал Панька,- куда это я попал?
- К нам на двор,- ответил Панька и удивился: - Какой же я тебе отец?! Панькой меня зовут, на Новый год только пятнадцать стукнет.
