Старопланинские легенды - [53]

— Ну, Иван, — крикнул он, — давай сюда волков! Поедем от дома к дому. Каждый должен дать что-нибудь. Такой обычай. Каждый должен дать, ведь у всех скотина…

Несколько дней тому назад по селу водили разукрашенную девочку, которую все обливали водой, чтобы вызвать дождь. Но и тогда не было такого шума и гама, как теперь из-за этих волков. Телега двигалась по улицам, останавливаясь у домов, собирала вокруг себя женщин и детей. Собаки, чуя волчий запах, начинали выть. Чубра бесстрашно поднимал волчицу для всеобщего обозрения. И на седой шерсти огромного тела, висевшего у него на руках, алым цветком блестела на солнце кровавая рана.

Потом Чубра показывал волчат. И тут повторялось одно и то же: женщины давали, что могли, но при этом молчали и смотрели холодно и неприязненно.

«Бедная… бедная…» — слышал позади себя Иван Белин.

Это начало его смущать. Чтобы придать себе храбрости и обмануть себя, старик пытался улыбаться, но улыбка получалась насильственная и какая-то виноватая. Он был, словно невольник, весь во власти Чубры. Но часто задумывался и говорил как бы про себя:

— Вот как получилось. Ну, что поделаешь…

Чубра подавал ему бутылку ракии и потчевал:

— Пей. Ты имеешь право пить. Истребил волков, искоренил их. Пей.

И Иван Белин пил, хотя это не доставляло ему теперь никакого удовольствия. И опять повторял сам себе:

— Вот как получилось. Ну, что поделаешь…

Веселье не пришло к нему и вечером, после того как он отнес волчат и волчицу к себе домой и, вернувшись в корчму, продолжал пить с Чуброй. Старик как будто поглупел и одичал, ему не хотелось разговаривать, он потерял волю и желание к чему бы то ни было. Не раз Чубра, видя, что Иван Белин сидит задумавшись, с опущенной головой, хватал его за плечо и начинал трясти, чтобы он очнулся.

— Пей! — говорил Чубра. — О чем тебе думать? Нет больше волков, ты их уничтожил.

И старик пил. Пил так много, что на обратном пути ему для ходьбы, кроме ног, понадобились также и руки.

Дома он увидел бабу Бялу стоящей посреди комнаты на коленях. Она качалась взад и вперед и пела. Или, может быть, не пела, а плакала. При его появлении даже не обернулась, но запела еще громче. Иван Белин дотащился до постели в другой комнате, лег, и тут все вокруг него завертелось, закачалось и вместе с ним словно рухнуло в какую-то пропасть.

По привычке он проснулся рано. Вышел из дому. Тонкий серп луны висел чуть повыше темных холмов. Бледный свет озарял двор, но деревья казались черными, и глубокие тени залегли вдоль стрех и плетней. У Ивана Белина под веками, в глазах словно засели какие-то колючки, голова тяжелая, в памяти провал. Он не мог вспомнить, где был и почему сейчас не при стаде. Но мысль об овцах воскресила в нем вчерашний день и заставила его вздрогнуть. Сразу вспомнилось все, и только сейчас он сообразил, что делала баба Бяла при его появлении. Она стояла среди комнаты на коленях и не пела, а плакала, поминая двух сыновей, павших где-то на поле битвы…

Старик быстро вернулся домой, взял лампу, спички и направился к овечьему хлеву, где оставил волчицу. Отворив дверь и войдя в темноту, он зажег лампу и поднял ее. На земле лежала, вытянувшись, окоченелая волчица. А рядом, около ее отвисших сосков, он увидел волчат. Один из них спал, другой был на ногах. И этот, обернувшись, посмотрел на старика своими синими, как бусины, глазами. Рука Ивана Белина задрожала, и лампа, которую он держал, заходила ходуном.

* * *

Иван Белин снова стал пропадать в степи возле овец и еще реже, чем раньше, приходил в село. Теперь он больше времени проводил с пастушатами и по-прежнему рассказывал им свои сказки. Но случалось, что ребятам надоедало их слушать, и, охваченные буйным весельем, они начинали дразнить старика и подшучивать над ним.

— Дед Иван, — спрашивали они его, — волчата еще не выросли? Правда, что ты их выпустишь, когда они станут большими?

Другие, лежащие немного поодаль, были еще более дерзкими.

— Дед Иван, — слышалось оттуда. — А правда, что баба Бяла тебя бьет?

И другой голос:

— Дед Иван, покажи, как ты возвращаешься на четвереньках.

Старик смотрел в землю, покачивая головой и улыбался. Потом протягивал руку по направлению к Большому источнику, растопыривал пальцы, придавал лицу испуганное выражение и начинал рассказ о том, как оттуда выходит буйвол с такими огромными рогами, с такими страшными глазами…

Перевод Н. Шестакова.

ЧУЖАК

Как всегда по праздникам, корчма была полна народу. В открытые окна было видно, как подходят запоздавшие — все в чистых рубахах с широкими белыми рукавами. Мужики шли медленно, тяжело ступая, словно усталость дала себя знать только сейчас, когда полевые работы кончились; многие останавливались и подолгу смотрели вокруг. Да и как не смотреть? Казалось, трава пробивается и сквозь камень. Кругом было так зелено, что сидит человек в корчме, а перед глазами его зеленые круги пляшут.

Переступив порог, новые посетители громко здоровались, однако садиться не спешили, а останавливались посреди корчмы, потому что там стоял Йови и рассказывал:

— Всюду я побывал. И на Мимерлике, и на Дурасийской дороге. Эх, братцы, какие нынче хлеба — загляденье. Рожь высокая, с меня ростом. От ночного дождичка малость полегла, но ничего — пригреет солнышко, и она поднимется. Особенно хороши озимые твои, дядя Алекси, — повернулся он к старосте, — те, что на Чатырлыке.