Старопланинские легенды - [44]

Матаке не верил, но возразить было нечего. «Лисица все равно попадет в капкан», — думалось ему, и в нем росло убеждение, что тут кроется какая-то тайна. Занятый подобными мыслями, он вдруг заметил, что подъезжает к Иланлыкскому лесу. Лес этот, хотя небольшой и редкий, считался опасным местом. Именно здесь и происходили грабежи. Матаке посмотрел назад и, видя, что попутчиков нет, хлестнул лошадей. Мало-помалу им овладел страх, который в конце концов заставил его поверить, что сын действительно был ограблен тут, в этом лесу. Он успокоился только тогда, когда выехал в открытое поле. Хотел вернуться к своим мыслям, но почувствовал себя утомленным и, так как дорога была свободна, пустил коней шагом, а сам задремал. И вскоре незаметно заснул.

Кони продолжали шагать медленно, неторопливо. В одном месте они свернули с правильного пути и уклонились в сторону, но спящий Матаке этого не заметил. Кони шли еще довольно долго. Потом вдруг телега остановилась, и от толчка Матаке проснулся. Как всякий пробудившийся от сна человек, он не понял, где находится. Перед ним большое здание, которого он никогда в жизни не видел. Кругом — высокая ограда. Кони стоят как вкопанные. Какая-то молодая женщина смотрит на него и смеется.

— Что это за село? — спросил Матаке и тоже засмеялся. — Я с дороги сбился.

— Село там, напротив, — сказала женщина. — Здесь постоялый двор, Антимовский постоялый двор. Милости просим, заходите, у нас все есть.

«А кони знают дорогу», — подумал Матаке, но второпях не задержался на этой мысли. Он выпряг коней и важно, с достоинством, как этого требовало его имя и богатство, вошел в корчму. Матаке не хотел подать вида, что в свои годы способен поддаться уговорам женщины, как бы красива она ни была.

В корчме находилось всего двое или трое крестьян, которые обернулись, не сходя с места, и посмотрели на него. За прилавком стояла та самая женщина, раскрасневшаяся и улыбающаяся. Какой-то бородач сидел на скамейке возле прилавка и, прислонясь к стене, дремал.

Внезапно один из крестьян, низенький, белый, как мельник, встал, подошел к Матаке и, часто мигая своими красноватыми веками, закричал:

— Ба! Матаке, друг, ты ли это? Добро пожаловать! Вот так штука! Не узнаешь меня? Ну, сам назовусь, коли забыл. Киро я, Киро Котоман. Вместе служили, помнишь? Первый призыв, восьмой пехотный варненский батальон. Ну, дела! Иди, садись к нам. Василка, прибери на столе.

Матаке подсел к крестьянам.

— Знаете, кто это? — гордо и торжественно спросил своих собеседников Киро. — Это Матаке из Пресельцев. Хорошенько смотрите на него. Он может купить всех нас, все Антимово может купить. Имущий человек, дал ему господь. Йоргиш, к примеру, против него нищий. Но как же это случилось, Матаке, что ты попал сюда?

Матаке почти не слушал его. Он смотрел на корчмарку, которая, засучив рукава, вытирала со стола. Это была красивая сильная женщина, черноглазая, с ровными дугами бровей. С ее лица не сходила улыбка.

«Или она надо мной смеется, потому что видела меня спящим в телеге, — подумал Матаке, — или я еще не настолько стар и ей понравился».

Киро Котоман прервал его мысли.

— Ну, друг, расскажи, как ты здесь очутился?

— Кони меня довезли, — сказал Матаке и вдруг повеселел. — Возвращался с пристани. Проехав Иланлыкский лес, задремал. Когда свернули кони с дороги, как пришли сюда — не знаю. Проснулся, гляжу — вот эта молодка передо мной.

Крестьяне, чтобы оказать почет гостю, засмеялись насколько возможно громче. Засмеялась и корчмарка.

— Кони знают дорогу лучше, чем люди, — сказала она.

От громкого смеха бородатый крестьянин, дремавший в углу, проснулся, зевнул и погладил свою седую бороду.

— С добрым утром, Калмук, — поздоровался с ним Котоман, хотя дело было к вечеру.

Не обращая на него внимания, Калмук посмотрел на Матаке и сказал:

— Добро пожаловать, гость! — И опять погладил бороду.

Матаке заказал вина. Киро сделался еще более разговорчивым.

— Слушай, Матаке, ничего нет удивительного, что тебя кони сюда привезли. В прошлом году был такой случай. Трое наших антимовских — Димо Райнов, Драган и Павли, ты их не знаешь, они все политикой занимаются — отправились в город. А у них привычка — сперва отдохнуть здесь. Дело зимнее, снег по колено. Двинулись они отсюда уже в сумерки. Началась метель. Ни зги не видно. И дорогу потеряли. Едут, едут, вдруг впереди окошко светится. Думают — какое-нибудь село. А это опять тот же Антимовский постоялый двор. Ну, тут такое гулянье началось — до самого рассвета. Правда ведь, Василка? Помнишь? Ну, да как тебе не помнить, ты сама это им и наколдовала.

— Помолчи о колдовстве, дед Киро, — отозвалась корчмарка. — На такие седые головы, как твоя, колдовство не действует.

Киро подмигнул Матаке и зашептал:

— Видишь? Бой-баба. И мать ее, покойная Сарандовица, такая же была. Как эта — полная, красивая. Паша никогда не проезжал мимо, а непременно завернет сюда выпить кофе и на нее полюбоваться. Но дочь тоже под стать матери. Вышла было замуж, но муж помер. Вдова теперь.

У крыльца задребезжали и остановились телеги. В корчму вошло человек пятнадцать — двадцать крестьян. По первому взгляду было видно, которые из них откуда. Одни — в красных поддевках, в больших мохнатых шапках, здоровые, обросшие волосами. Их считали немного дикими, и прозвище им было «вавки», потому что они к каждому слову прибавляли «ва»: «Иван-ва, иди-ва». Другие — в черных шароварах, черных безрукавках и коротких онучах — бабадчане. Это — люди свирепого нрава, задиры. Третьи, в серых шароварах и во всем сером, — жители больших сел, самые отесанные и самые хитрые. Все были в веселом настроении, потому что год урожайный и карманы полны денег. Стоило посмотреть, с какой поспешностью Сарандовица бросилась им прислуживать. Глаза у нее блестели, лицо еще больше похорошело и расцвело, как пион.