Старопланинские легенды - [21]

— Ах, Марин, Марин! — встретила его бабушка Ана, качая головой. — Что ты теперь будешь делать, Марин?

— У меня козел один пропал, — сказал Марин. — Вы не видали?

— Ах, Марин, Марин! Что ты наделал, Марин!

— А что я сделал такое?

Он был прямо великан, с красным загорелым лицом; ноги его в меховых ноговицах походили на звериные. Не понимая намеков бабушки Аны, он глядел на нее беспомощно своими детскими синими глазами, с глупой улыбкой. И еще раз спросил насчет козла. Тогда бабушка Ана рассказала ему, что произошло.

Марин глядел в землю, задумавшись, и только покручивал то один, то другой ус, которые обвисли у него и выгорели от солнца.

— Я его убью! — воскликнул он, и лицо его еще сильней покраснело от гнева.

Из двери высунулась белая голова деда Ивана.

— Кого убивать собрался? Козла? Да ты что, белены объелся? Брось. Скотина — она и есть скотина. Какой с нее спрос?

— Ну его, дедушка Иван, ну его! — закричал Марин, и синие глаза его сверкнули сталью. — Пропади он пропадом. Знал бы ты, сколько от него пакостей всяких! Ровно бес в нем какой — все убежать норовит, задеваться куда; а ежели с козами, так одну пырнет, другую ударит. Вчера опять пропал — вот ищу… Ха, вот он! — воскликнул Марин, показывая вниз.

Возле мельницы Вырбана, вдоль плетня, шел козел.

Высокий и слегка сутулый, Марин пустился вниз, положив свой длинный кизиловый посох на плечо. Собаки его побежали за ним.

Козел показался возле сада, поэтому Марин пробежал мимо мельницы. Двинувшись вдоль плетня, он услыхал за спиной чей-то свист. В лесу жила одна птица, которая так свистела, заставляя людей вздрагивать. Он обернулся. В саду, среди деревьев, стояла Женда и смеялась. Она была всего в нескольких шагах от него, по ту сторону плетня.

— Пойди сюда, Марин, — промолвила она.

Марин обернулся. Он был зол.

— Где козел? — спросил он. — Я с него сейчас шкуру спущу. Бабушка Ана мне сказала…

— Что она сказала?

— Сказала… из-за него, будь он неладен… мужика твоего искалечило, жернов на него свалился.

— Ладно, ладно, Марин! Ты думаешь, плохо вышло? Этот самый жернов меня совсем задавил, а теперь пускай его давит!

Она сказала это тихо, без улыбки. Марин посмотрел на нее, опешив.

— Чего смотришь? — засмеялась она, и глаза ее снова посветлели. — Да иди, иди сюда, послушай, что я тебе скажу. Вот калитка, иди!

Марин послушался, вошел. Он видел ее не в первый раз, но теперь она показалась ему совсем другой: лицо не черное и не белое, а румяное, круглое. А глаза-то, глаза какие черные! Тело так и рвется наружу, — кажется, сейчас разорвет платье. Марин забыл о козле. Смотрит и не знает, что сказать.

— Знаешь, что я тебе скажу, Марин? — начала Женда. — С каких пор хочу, да ты все не приходил! Слушай, Марин… дай мне две-три шкурки каракулевых, хорошеньких, черных, чтоб блестели. Мне на шубку. Я ее обошью. Вот так — посмотри, Марин…

И, чтобы показать, как она нашьет шкурки, провела обеими руками от шеи вниз, по выпуклым грудям, стоя под сенью плодовых деревьев, орошенная солнечными бликами.

— Дашь, Марин? — продолжала она, глядя ему в глаза. — Постой, пойди сюда, а то ведьма эта опять смотрит, — кивнула она в сторону бабушки Аны. — Все равно ничего не увидит — а только бы было о чем поговорить. Пойди, пойди сюда!

И она, пятясь, стала уходить в глубь деревьев и кустов. Косынка сползла у нее с головы, и волосы рассыпались; она вела Марина за собой, глядя уже не в лицо ему, а куда-то над ним. И шептала:

— Дашь мне шкурки, Марин?

— Дам, сколько хочешь дам…

Он говорил тоже шепотом. Собственный голос казался ему хриплым, чужим.

Бабушка Ана, как ни всматривалась, не заметила, куда пропали Женда с Марином среди деревьев. Она видела, как они разговаривали стоя — он по эту, она по ту сторону плетня, видела их обоих в саду, а потом они вдруг исчезли. Через некоторое время она увидела Марина у колодца. Он выпил воды, утерся рукавом и, словно позабыв руку у рта, посмотрел в сторону мельницы, довольный, но как будто удивленный и сбитый с толку. Возле мельницы бродил козел, но Марин не глядел на него и не собирался его увести. Глотнув еще воды разок-другой, он поднял свой посох на плечо и, сопровождаемый собаками, пошел в гору, к грабам, где едва слышались бубенцы его коз.

Одна возле другой стояли Постоловы мельницы, один и тот же человек — какой-то Постол, которого все давным-давно забыли, — выстроил их когда-то, но судьба у них была разная. Одна работала круглые сутки, колесо ее все время бухало, вода плескалась и шумела, все строение ходило ходуном. А другая молчала. Вода текла мимо, пустой желоб сох и трескался. Орешина казалась еще выше, раскидистей, и, омраченная ее тенью, мельница под ней с каждым днем будто уменьшалась, будто уходила в землю, утопая в бурьяне. И, словно похороненный заживо, умирал в ней Вырбан.

А Женде не сиделось на месте. Если ее не было в саду, значит, пошла к холодцу. А то возьмет прялку, заткнет конец за пояс и давай бродить по полянам. Ходит и прядет. Раскраснеется от зноя, глаза потемнеют, будто черные сливы, что зреют на солнце; по спине вьются длинные косы. Издали видно: посмеивается. И будто не прядет, а сучит нити за собой и, где ни прошла, всюду паутину сетей расстелила.