Старопланинские легенды - [112]

Только два дома каким-то чудом сохранились в деревне. Одинокие, осиротелые, стоят они посреди развалин. В них разместился штаб полка, а поблизости, по обоим склонам долины, уже начинаются ряды землянок — сооружений причудливых и самых разных: есть тут и большие и поменьше, высокие и низкие, односкатные, двускатные, круглые. Поглядишь снаружи — никогда не поверишь, что там, под землей, может быть так широко и просторно, что там можно встретить уют и даже роскошь. Однако в землянках есть и постели, и столы, и полки, импровизированные печки или очаги. Кое-где можно увидеть прикрепленное к стене зеркало, где целое, а где только осколок. Попадаются даже дорогая люстра, литографии в рамке. Все это найдено среди развалин деревни. Снаружи пестрота и разнообразие не меньшие. Землянки все и удобные и прочные, но солдатам этого мало: стрехам, окнам, дверям, фасадам этих убогих жилищ приданы разнообразные формы, они обильно украшены, а кое-где — пусть наивно и неуклюже — проглядывают даже линии и контуры каких-то архитектурных стилей.

Несколько дней кряду кипела веселая, увлекательная работа по украшению и устройству землянок. Но выпал снег — и все их внешнее разнообразие стерлось, исчезло. Толстый белый покров лежит теперь на крышах, уравнивая их, соединяя с землей. Весь лагерь словно в одно мгновение потонул в глубоком снегу, и снаружи чернеют лишь двери, трубы в желтоватых потеках да густая сеть тропинок. Кругом простираются широкие, ровные холмы, покрытые глубоким снегом. Никакого движения, никаких признаков жизни. Война изгнала из деревень не только их мирных жителей, но даже птиц и зверей. Однообразная снежная пелена приближает горизонт. Окрестности выглядят пустынными, безжизненными, дремотно-молчаливыми, а контуры их так отчетливо вырисовываются и так внезапно обрываются на темном фоне затянутого облаками неба, словно это и есть край света. Единственное место, где заметны какие-то признаки жизни, — это солдатский лагерь. Землянки засыпаны снегом, их почти не видно, но из бесчисленных труб поднимаются вверх столбы дыма, вокруг виднеются человеческие фигуры, которые кажутся на белом снегу совсем черными, неуклюжими, неповоротливыми. Лагерь напоминает теперь арктический поселок, населенный лопарями.

II

На северном краю лагеря, ближе к гребню холма, расположились землянки седьмой роты. Это известно почти всем солдатам полка, потому что здесь землянка ефрейтора Стоила Пырванова. Стоил — один из тех солдат, которые своей внешностью сразу бросаются в глаза среди однообразия солдатских фигур и запоминаются, являясь как бы отличительным знаком своей роты, той характерной чертой, по которой запоминаешь лицо человека. «Седьмая рота идет! — уверенно определяют солдаты даже издали. — Седьмая, точно! Вон их верзила ефрейтор!» Стоил и впрямь очень высок и плечист, но нет в его фигуре той внушительности и мужественности, которая обычно отличает физически сильных людей. Он сутул, неповоротлив, вял. Колени у него при ходьбе подгибаются и все туловище заносит и качает из стороны в сторону. Он молчалив, смеется редко, но никогда не жалуется и не ропщет. Те, кому случалось иметь с ним дело, знают, что человек он бывалый, рассудительный и при этом добродушный и покладистый. И хотя солдаты седьмой роты не слишком церемонятся друг с другом, к Стоилу они питают невольное уважение. Даже фельдфебель Буцов, человек хмурый и вспыльчивый, его одного удостаивает своей дружбы и беседы. Он часто зазывает Стоила в свою землянку и уже не строгим своим начальственным тоном, а просто и сердечно, как обычный человек, рассказывает ему про свои семейные дела либо жалуется на ревматизм.

В землянке Стоил — как бы глава семейства. Вместе с ним тут живут еще трое: Никола, Димитр и барабанщик Илия. Все четверо — земляки, все родом из деревни Брешлян. Война еще больше связала и сблизила их между собой: вот уж сколько времени странствуют они вместе, вместе ложатся, вместе встают, бок о бок воюют.

Второе почетное место после Стоила занимает Никола. Это веселый, разговорчивый, несколько чудаковатый человек. Никола в Брешляне был лесником, к тому же он прославленный охотник, а посему почитает солдатскую службу своей давней профессией. Из себя он крепкий, ладный, краснощекий; вид у него бравый, воинственный, чем он немало гордится. Он никогда не упустит случая хоть как-нибудь да прифрантиться. Предметом неустанных его забот является борода. Прежде он оставлял ее целиком, как есть — длинную, жесткую, колючую, точно щетина, а затем стал подстригать, каждый раз придавая ей другую форму. Теперь он отпустил громадные бакенбарды на русский лад. Они соединяются у него с усами, покрывают обе щеки до самых глаз, так что лицо словно скрыто полумаской, но Никола нравится себе в таком виде и, как он сам уверяет, похож на Скобелева. Он то и дело достает из кармана маленькое, с бычий глаз, круглое зеркальце, оглядывает себя, поднося его то к одному, то к другому глазу, морщит лоб, подкручивает усы и разглаживает бакенбарды. Потом с довольным видом прячет зеркальце и, приняв гордую позу, начинает говорить по-русски. Но это совершенно немыслимый русский язык: «Илья! Голубчик! Подай на меня, пожалуйста, немножко водицу!»