Старопланинские легенды - [114]

В этих разговорах самое большое участие принимает Никола. Он чувствует себя как рыба в воде, слоняется с Илией между землянками, постоит то возле одной группы солдат, то возле другой, поздоровается, заведет беседу с знакомым-незнакомым. Настроение у него то и дело меняется. Вот, весь исполненный важности и высокомерия, заложив руки назад, он снисходительно и насмешливо выслушивает кого-то. А вот в другом месте, растроганный и приятно удивленный, шумно кого-то приветствует, добродушно и сердечно похлопывая его по плечу. Он спорит, горячится, а когда и в ссору ввяжется, готовый на любой скандал. А потом, глядишь, серьезный и многозначительно-важный, тихонько поверяет кому-то на ухо какие-то тайны. И тут же следом, ни с того ни с сего, развеселится, расхохочется, и голос-его громыхает и гудит, как контрабас. Живой, подвижный, ловкий, он своими бакенбардами, позами и жестами, всей своей необычной фигурой напоминает смешно загримированного актера в каком-нибудь водевиле.

Никола никогда не упустит случая и похвастаться. Призывая Илию в свидетели, он рассказывает страшные и поразительные случаи из фронтовой жизни, с деланным равнодушием и скромностью добавляя, что в одном из сражений он взял столько-то пленных и скоро ему выйдет награда, хотя он за этим не очень-то гонится. Бывает, встретится им какой-нибудь наивный необстрелянный солдатик — Никола с первого взгляда распознает такого и обязательно остановит. И уж тут воображение его не знает границ. Он чудовищно увеличивает число пленных, говорит только о сечах и кровопролитиях, рассказывает о каком-то неприятельском знамени, которое он будто бы в одиночку отбил. Потом вдруг принимается говорить по-русски и уверяет изумленного собеседника, что он не болгарин, а забайкальский казак и в полку служит добровольцем. При этом Никола серьезен и невозмутим. Илия подтверждает каждое его слово, кусая губы, чтобы не рассмеяться. Но стоит им отойти на несколько шагов — и Илия прямо корчится от смеха. Для него эти прогулки по лагерю — истинный праздник. Стоил и Димитр идут чуть позади них. Стоил добродушно ухмыляется, а у Димитра на лице и восхищение и страх. Он доволен, что хоть на этот раз камни летят не в его огород.

Есть еще одно местечко, куда они любят забираться вчетвером, — это вершина холма, что лежит к югу от лагеря. Еще когда полк только прибыл сюда, там были отрыты окопы и траншеи. Оттуда видно море. Но днем там ходить не разрешается, потому что в море рыскают турецкие броненосцы, которые стреляют, едва заметят какое-нибудь движение. Земляки ходят туда по вечерам, как смеркнется. Иногда выдается тихий вечерок, когда нет ни ветра, ни снега. Все так же холодно и пасмурно, но облака легче и выше, всходит луна, и там, где она скрыта облаками, расплывается светлое мутно-желтое пятно. От тусклого лунного света и сверкания снега ночь кажется белой-белой, море недвижно, и лишь серебряная дорожка поблескивает на его поверхности. Вдали, на малоазиатском берегу, вздымаются высокие горы, заснеженные, тихие и загадочные.

Земляки присаживаются на край окопа и смотрят на море. Все кажется им преображенным и чужим; они чувствуют себя заблудившимися, затерянными в незнакомом, далеком мире. Неподалеку мимо окопа ходит часовой, снег поскрипывает под его ногами, поблескивает на винтовке заиндевевший штык. Часовой совершенно равнодушен ко всему вокруг и только настороженно вглядывается в море. Оттуда время от времени доносятся редкие и далекие пушечные выстрелы. Это турецкий корабль обстреливает с моря наши береговые позиции. По слухам, от этой пальбы потерь мало, но корабль с упрямым постоянством почти ежедневно продолжает вести обстрел. Иногда выстрелы раздаются и поздней ночью. Никола окрестил этот корабль «Банчов кобель». У их соседа Банчо в Брешляне был здоровенный, но совсем уж дряхлый пес. Совершенно безвредный, без единого зуба, немощный, облезлый, но свирепый, он набрасывался на всех прохожих и яростно лаял, показывая вместо клыков свои посиневшие десны. Было что-то верное в сравнении Николы. Темнота и даль стирают очертания корабля, широко стелется черный, грязный дым, ярко сверкают какие-то красные огни, и над белой, чистой поверхностью моря вырисовывается исполинский образ ощетинившегося чудовища с огненными глазами, которые гневно уставились на берег, а пушечные выстрелы, то редкие, то вдруг более частые, напоминают далекий сиплый лай.

III

День шел за днем, и ничто не нарушало привычного течения лагерной жизни. В последнее время погода улучшилась: днем светило солнце, ослепительно сверкал снег, воздух был неподвижный и теплый. Но стоило спуститься сумеркам — и сразу снова становилось холодно, землю сковывало льдом, и на безоблачном, почти черном небе звезды казались еще более многочисленными, трепетными и яркими.

Однажды Стоил проснулся среди ночи. Он почувствовал какую-то перемену, но не мог понять, в чем она. Полотнище, которым был завешен вход в землянку, отвязалось, хлопало, стучало, снаружи врывался ветер, и в темноте поблескивали недогоревшие угли очага. Но холода не чувствовалось. Стоил не выдержал, поднялся, вышел из землянки. В лицо сразу пахнуло теплым, легким ветром, словно родившимся где-то совсем рядом, во мраке. В лагере было тихо, и только с небольшими паузами повторялись одни и те же звуки: позвякивала какая-то жестянка, хлопало на ветру полотнище у двери, шуршал оброненный на землю листок бумаги. Было тепло, легко дышалось. Пахло теплой и влажной землей.