Старики-разбойники - [5]

Николай Сергеевич, конечно, был приглашен на банкет, который давал Воробьев, и очень обрадовался тому, что Валентина Петровича не отпустили на пенсию.

Когда наконец-то гости разошлись, Воробьев и Мячиков остались наедине, Валентин Петрович увлек друга в маленькую комнату и красочно расписал, как коллектив «Промстальпродукции» стоял перед ним на коленях, заклиная остаться.

Николай Сергеевич слушал с нескрываемым восторгом и всему верил.

Когда настала его очередь, Мячиков пожаловался на судьбу.

– Ты растяпа! – высказался Валентин Петрович. – Ты должен бороться!

– Если говорить по-честному, – признался Мячиков, – то Федяев прав. Я уже никуда не гожусь! Я зря получаю зарплату...

– Не ты один! – вставил Воробьев.

– От этого мне не легче. Конечно, если бы я мог раскрыть крупное преступление...

– Возьми себя в руки и раскрой! – посоветовал Валентин Петрович.

– А где я его раздобуду, это преступление? Федяев мне ничего не поручает. Я уже балласт!

Валентин Петрович ничего не сказал в ответ и зашагал по комнате. Николай Сергеевич следил за ним, не отрывая глаз. Воробьев понимал, что тоскливый взгляд Мячикова взывает о помощи, хотя вслух Николай Сергеевич на помощь не позовет. Воробьев представил себе, как Николай Сергеевич проснется по привычке ровно в четверть седьмого, встанет и начнет бродить по пустой квартире, потому что делать ему нечего и идти ему некуда. Потом будет глазеть в окно на людей, которые торопятся на работу. Потом он не вынесет домашнего одиночества, выйдет на улицу, забредет на бульвар и будет маячить возле других стариков, которые играют в шашки или шахматы. А потом он станет мучительно думать, как же убить время, и пойдет в кино на первую попавшуюся картину, потому что больше пойти некуда...

– Ты не умеешь за себя постоять! – подытожил свои раздумья Валентин Петрович. Мячиков хотел было что-то сказать в оправдание, но Воробьев не позволил: – Слушай меня и не перебивай! Ты честный и неподкупный человек! А это для вашего следовательского дела важнее всего!

Мячиков засмущался.

– Выше голову! – прикрикнул на него Воробьев. – И если таких, как ты, бюрократы Федяевы вздумают выпихивать за дверь... я этого так не оставлю! Для меня это вопрос принципа, и ты тут ни при чем! Он тебе дал месяц срока? Да или нет, что ты молчишь?

– Ты сам не велел перебивать!

– Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Дал месяц, – подтвердил Николай Сергеевич, снова обидевшись на Федяева. – Это вроде как испытательный срок! Обычно его назначают при поступлении на работу.

– И именно в этом наше спасение! – воскликнул Валентин Петрович. – Значит, Федяев сам не уверен, что ты уже совсем плох! За этот месяц мы его умоем!

– А как мы его умоем? – Мячиков поглядел на друга с надеждой.

– Не мешай мне сосредоточиться! – попросил Воробьев.

Николай Сергеевич покорно поднялся с кресла и направился к выходу:

– Пойду помогу Маше...

– Я всегда говорил, что ты баба! – с грубоватой нежностью загремел вдогонку Воробьев.

Хозяйка дома в соседней комнате пыталась уложить в постель расшалившегося внука Витю, сына старшей дочери. Дочерей у Воробьевых было две. Старшая вместе с мужем-геологом постоянно моталась по экспедициям, а младшая, Люся, жила с родителями.

– Давай, Маша, я его утихомирю! – предложил Николай Сергеевич.

– Ты вот что, Коля, поди-ка и помоги Анне Павловне! – Мария Тихоновна и не подозревала, что это поручение будет иметь далеко идущие последствия как для ее подруги, так и для Николая Сергеевича.

Анна Павловна мыла на кухне посуду, Люся ее вытирала, а сын Анны Павловны Володя мешал обеим.

– Ну пойдем! Ну поговорим! – приставал он к Люсе.

На что Люся отвечала:

– О чем с тобой разговаривать? Ты же хоккеист.

Друзья называли Анну Павловну народным умельцем.

И действительно, Анна Павловна умела делать все: варить обед, чинить электричество, лечить родственников и знакомых, шить, клеить обои, вязать, стрелять из револьвера и в сорок восемь лет выглядеть на тридцать шесть.

Анна Павловна была женщиной жизнестойкой, потому что могла рассчитывать только на себя. У нее не было ни мужа, ни образования. Так уж сложилась жизнь. Профессия у Анны Павловны была редкостной. Она работала инкассатором. Каждый вечер с револьвером на поясе она объезжала булочные и продовольственные магазины и собирала холщовые мешки с дневной выручкой.

– Меня послали к вам на подмогу! – объявил Николай Сергеевич, входя на кухню.

– А вы умеете мыть посуду? – У Анны Павловны была такая заразительная улыбка, что Николай Сергеевич улыбнулся в ответ:

– К сожалению, умею!

– Вы наденьте фартук! – Люся обрадованно стянула его с себя и отдала Мячикову. – Ну пойдем, надоел! – сказала она Володе.

И молодые люди быстро ушли.

– Анна Павловна, – попросил Мячиков, – завяжите мне, пожалуйста, тесемки!

Едва Анна Павловна успела справиться с тесемками, как в кухню заявился сияющий Воробьев.

Он презрительно оглядел Мячикова в дамском фартуке:

– Выйди!

– Извините! – сказал Николай Сергеевич Анне Павловне. – Я скоро вернусь! – И послушно пошел за Воробьевым.

В комнате Воробьев торжественно провозгласил:

– Для того чтобы тебя оставили на работе, ты должен раскрыть преступление, но не рядовое, а преступление века!