– Я согласен!
Неожиданный перелом в ход событий внес Валентин Петрович:
– Все, что рассказывал подсудимый, – правда! Только делал это не он, а я! Я стащил картину Рембрандта, и я ограбил инкассатора!
После этого Воробьев сел на скамью подсудимых и грубо сказал Николаю Сергеевичу:
– Уходи отсюда! Ты здесь лишний! Тебе пора на собственную свадьбу!
– Караул! – воскликнул судья.
Но Мячиков не хотел уступать. Старики пыхтели, сталкивали друг друга со скамейки. Воробьев уже оттеснил противника к самому краю.
– Товарищ Воробьев! – вмешался судья. – Займите свое место в зале.
– А мной не надо командовать! – сердито сказал Воробьев. – Меня судить надо!
– Не его, а меня! – запротестовал Мячиков, цепляясь за барьер, чтобы не упасть на пол, так как Воробьев продолжал толкаться. – Дайте мне наконец последнее слово!
– Делайте что хотите! – устало сказал судья.
– Граждане судьи! – Мячиков встал, а Воробьев, вольготно рассевшись на скамье подсудимых, милостиво добавил:
– Ладно, говори от нашего общего имени!
– Граждане судьи! – повторил Мячиков. – Старость – не радость. Человек в душе все равно остается молодым. Только, кроме него, этого никто не замечает. И нельзя, несправедливо списывать человека потому, что он стар годами.
Мячиков опять поглядел на Молодого человека. И показалось Мячикову, что тот с ним согласен.
Тут видение кончилось, потому что к комнате, где отсиживался Мячиков, подошел милиционер Петя и спросил:
– Николай Сергеевич, уже поздно. Вы здесь ночевать будете или домой пойдете?
Мячиков вернулся к действительности. Он встал и оглядел камеру. Здесь было неуютно и тоскливо.
Мячиков думал о том, что все равно ему не добиться справедливости, что все равно его не осудят, а выпихнут на пенсию. Он грустно вздохнул, откинул дверной крючок и вышел из арестантской.
Когда Мячиков покинул прокуратуру и очутился на улице, то увидел, что Воробьев не ушел домой, а терпеливо ждет друга, устало привалившись к спинке садовой скамейки. Рядом с Воробьевым пригорюнилась Анна Павловна.
У Николая Сергеевича защемило сердце.
Воробьев ничего не сказал, лишь улыбнулся – застенчиво и нежно. А взгляд Анны Павловны светился в темноте, излучая любовь и раскаяние.
Мячиков тоже заулыбался, растерянно и виновато. Он переводил взгляд с любимого друга на любимую женщину и с любимой женщины на любимого друга.
Воробьев и Анна Павловна поднялись со скамейки. Все трое пересекли улицу, свернули на темный, едва освещенный бульвар, медленно пошли по нему и скрылись вдали, уйдя из повести навсегда.