Старики и Бледный Блупер - [2]
— Гондоны тупорылые! Резкости не вижу. Упали все!
Раз.
Два.
Раз.
Два.
— Резче!
Раз.
Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.
— Господи Исусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как мамаша твоя, когда твой старикан ей в первый раз засадил.
Больно.
— Встать! Встать!
Два. Все мышцы уже болят.
Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.
Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор «Медвежонок Смоуки»[13] на плешивый затылок.
— Давай, гондон, выполняй!
Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.
Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык — изо всей силы. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот. Леонард скрючивается от боли. «Пятки вместе! Как стоишь? Смирно!» Сержант Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.
Кровь.
Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему подарок в день рожденья.
Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает лыбиться, хоть и достается ему — мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно — обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа «я с ними крут, ибо люблю их», которую показывают всяким гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба «Инструктор»[14] и в «Песках Иводзимы» с Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм c тремя младшими инструкторами безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по спине. Кулаками. Или ботинками — тогда они пинают нас по заднице, по почкам, по ребрам, по любой части тела, где черно-фиолетовые синяки не будут на виду.
Тем не менее, хоть Леонарда и лупят до усрачки по тщательно выверенному распорядку, все равно не выходит выучить его так, как других рекрутов во взводе 30–92. Помню, в школе нас учили по психологии, что дрессировке поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы. На Леонарда это не распространяется.
Леонард старается изо всех сил, усерднее нас всех.
И ничего не выходит как надо.
Весь день Леонард лажается и лажается, но никогда не жалуется.
А ночью, когда все во взводе спят на двухъярусных железных шконках — Леонард начинает плакать. Шепчу ему, чтоб замолчал. Он затихает.
Рекрутам ни на секунду не положено оставаться одним.
В первый день пятой недели огребаю от сержанта Герхайма по полной программе.
Я стою навытяжку в чертогах Герхайма — каморке в конце отсека отделения.
— Веришь ли ты в Деву Марию?
— Никак нет, сэр!
Вопросик-то с подлянкой. Что ни скажешь — все не так, а откажешься от своих слов — сержант Герхайм еще больше навешает.
Сержант Герхайм резко бьет локтем прямо в солнечное сплетение.
— Вот же гниденыш, — произносит он и ставит точку кулаком.
Стою по стойке «смирно», пятки вместе, равнение на середину, глотаю стоны, пытаюсь унять дрожь.
— Ты, гондон, меня от тебя тошнит, язычник хренов. Или ты сейчас же во всеуслышанье заявишь, что исполнен любви к Деве Марии, или я из тебя кишки вытопчу.
Лицо сержанта Герхайма — в дюйме[15] от моего левого уха.
— Равнение на середину! — Брызгает слюной в щеку. — Ты ведь любишь Деву Марию, рядовой Джокер, так ведь? Отвечать!
— Сэр, никак нет, сэр!
Жду продолжения. Я знаю, что сейчас он прикажет пройти в гальюн. Рекрутов на воспитание он в душевую водит. Почти каждый день кто-нибудь из рекрутов марширует в гальюн с сержантом Герхаймом и случайно там поскальзывается — палуба в душевой-то мокрая. Рекруты вот так случайно поскальзываются столько раз, что когда выходят оттуда, то выглядят так, будто по ним автокран поездил.
Он за моей спиной. Слышу его дыхание.
— Что ты сказал, рядовой?
— Сэр, рядовой сказал «никак нет, сэр!»! Сэр!
Мясистая красная рожа сержанта Герхайма плавает передо мной как кобра, зачарованная звуками музыки. Его глаза буравят мои, они соблазняют меня на ответный взгляд, бросают вызов, чтобы я на какую-то долю дюйма повел глазами.
— Узрел ты свет? Ослепительный свет? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрел ли ты?
— Сэр, ай-ай,[16] сэр!
— Кто твой командир отделения, гондон?
— Сэр, командир отделения рядового — рядовой Хеймер, сэр!
— Хеймер, на середину!
Хеймер несется по центральному проходу и замирает по стойке «смирно» перед сержантом Герхаймом.
— Ай-ай, сэр!
— Хеймер, ты разжалован. Рядовой Джокер произведен в командиры отделения.
Хеймер сразу и не знает, что ответить.
— Ай-ай, сэр!
— Пшел отсюда.
Хеймер выполняет «кругом», проносится обратно по отсеку, возвращается в строй, становясь у своей шконки, замирает по стойке «смирно».
Я говорю:
— Сэр, рядовой просит разрешения обратиться к инструктору!
— Говори.
— Сэр, рядовой не хочет быть командиром отделения, сэр!
Комендор-сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Сдвигает «Медвежонка Смоуки» на лысый затылок. Вздыхает:
— А командовать никто не хочет, гнида, но кто-то ведь должен. Парень ты башковитый, рисковый — потому и быть тебе командиром. Морская пехота — это тебе не пехтурный сброд. Морпехи погибают — для того мы здесь и есть, но корпус морской пехоты будет жить вечно, ибо любой морпех — командир, когда придет нужда — даже если он всего лишь рядовой.
Повесть о морской пехоте США во Вьетнаме. Легла в основу фильма С.Кубрика «Цельнометаллическая оболочка» (Full Metal Jacket).
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.