Старик путешествует - [7]

— К полуночи сегодня будут показывать Гарри Поттера, все фильмы, — сказал он.

— Ты что, не видел поттериану?

— Нет.

— Все видели.

— Все видели, я не видел. Пойдём! — Он встал.

В номере, он вспомнил, стояли непочатые две бутылки вина. Одна белого, другая красного, купленного в магазине «Вино и сыр». Он купил литр муската и полтора литра каберне.

Пошли в отель «Бристоль».

— Мне здесь нравится, — сказала она, когда они шли по длинному коридору второго этажа. — И название нравится: «Бристоль». «Бристоль».

— Ещё на зуб попробуй, — посоветовал он усмехнувшись.

— Какой ты грубый. — заметила она. Они уже стояли у двери 226.

Он сам не понял, что он сказал. Малопонятно, почему она решила, что он грубый.

Россия / Ялта / Отель «Бристоль» — II

Под утро ему снились бороды из Гарри Поттера, её широкое, как халат, пальто.

Полежал-полежал и встал. Она находилась в той же позе, в какой уснула. А именно: спиной к провалу между кроватями, шиньон, похожий на еврейскую булку «халу», бережно лежал непомятый, в то время как её нос и губы смешались с подушкой. Не позволяя разобрать её выражение лица.

Она всегда честно и хорошо спала. «Как убитая» — это про неё.

Он встал и, вынув потрёпанную тетрадку для путешествий, сел у стола, идущего вдоль целой стены. Скорее это был даже не стол, а барная стойка. На столе — он отодвинул их к стене — находились стаканы, его каберне и её мускат на дне, недопитые.

Он стал писать — нет, не чтобы записать впечатления, но чтобы скоротать время, пока она проснётся.

Он догадывался, чем он болен, без всяких докторов, чувствовал и имел ощущение, что у него нет дел на этой земле, все дела переделаны. Вот он и сидел, равнодушный, время от времени взглядывая в край окна, он его обнажил, чтобы наблюдать процесс рассвета. И писал совсем пустые фразы о том, что в номере только у окна можно разглядеть детали, а ближе к двери — там первобытный слоистый мрак. Однако же с подчёркивающей мрак сияющей тонкой полосой из-под двери, из коридора.

Она пошевелилась. Не оборачиваясь, он понял, что она села в постели. Поднялась. Покачнулась. То, что покачнулась, было понятно по едва слышному чертыханию. Ушла в ванную. Ничего ему не сказав. (А что, собственно, ему говорить? Спросить: «Сидишь?» Он бы ответил односложно: «Сижу».)

Вернувшись из ванной, она из темноты спросила: «Сколько?» Он, нажав кнопку мобильного телефона, увидел сколько и озвучил ей сколько.

Пока она одевалась, он спрятал тетрадку в джинсовый чемодан, опять отметив, как ненужно много вещей он привёз в Ялту.

Она сменила брюки, надев брюки в мелкую чёрно-белую клеточку, повязала пышный шарф, и они вышли в коридор и пошли по коридору с картинами. Спустились по мраморной лестнице.

На площадке лестницы сидел ещё ночной охранник, он приветливо сказал им «доброе утро!», а они неприветливо пробормотали в ответ «у… доброе». И вот они уже на улице Рузвельта. А там адски пусто и уже слышно, как швыряется собою море.

Мимо надувных аттракционов (две ёлки и надувные пещеры с надувными горами) они прошли на набережную, где звучала громкая музыка, стояли двое полицейских — мужчина и женщина — и швырялось-таки утреннее море.

Ему всё равно было, куда идти. Как он считал, куда бы он ни пошёл, своей судьбы ему не изменить. А она?

Вчера она сказала ему в ответ на его замечание, что она всё снимает и снимает на мобильный, сказала коротко и просто: «Я турист!» — и лучше сказать не могла. Она — турист. Сегодня она тоже снимала. Всё вокруг.

К 14 часам к «Бристолю» подъехал большой Костя. В его сером автомобиле рядом с водителем Костей сидел человек лет сорока, отрекомендовавшийся «краеведом», и они поехали в Севастополь.

Пристрастие к еврейкам

Всё проистекает, имеет свой источник откуда-то.

Моё влечение к молодым женщинам-еврейкам — тоже.

У меня в детстве были приятели, два брата: Мишка и Лёнька Тернеры. Старший, Мишка, был похож на отца — молодого инженера Додика. Младший, Лёнька, — на маму Бэбу.

Моя мать, вероятно, была юдофилом. Моя мать дружила с еврейками, гордилась тем, что её принимают в еврейских компаниях. Мать моя была неглупая женщина и, видимо, понимала, что евреи повыше будут, образованнее русских.

А я был влюблён (ну сколько мне было? Лет девять, ну не старше одиннадцати точно), причём, как я помню, плотской любовью, просто-таки пылал к этой молодой еврейке, матери моих дружков Мишки и Лёньки, — к Бэбе.

Оттого что они жили на первом этаже, окна у них были постоянно зашторены. И это обстоятельство придавало их комнате таинственный вид.

Когда я смотрю сверху во время акта на живот Фифи, я временами представляю, что занимаюсь любовью с Бэбой.

Так вот, пацаны, всегда можно найти начало своим страстям, если хорошо напрячься.

Нагорный Карабах / Армения / 2018 год

Долго ехали по Армении, встречая на пути стада овец, направляющиеся в горы на летние пастбища. Казалось, все овцы Армении решили в один день переселиться на пастбища.

Впереди одного из стад чинно шли три козла. У одного были острые прямые рога, у второго — завитые, как букли, третий был кудряв до невозможности.

Пастухи на лошадях что-то вскрикивали.

Наш водитель за рулём пел оперные арии. Зовут его Камо, и он поёт оперу уже лет двадцать.