Вперял в безмерность океана взор,
Когда, преодолев Дарьенский склон,
Необозримый встретил он простор.[47] Как жестоко подшутила бы над ним судьба, если бы ему не довелось увидеть Тихий океан! Если бы, как этот Бальбоа, он пустился в опасное путешествие только для того, чтобы броня, созданная для его защиты, стала причиной его гибели!
Романтика романтикой, но Ларкин понимал, что совершил невероятное, умопомрачительное открытие, открытие, которое выбьет зубы научному сообществу, по-прежнему с презрением отвергавшему саму мысль о жизни на иных планетах (ее считали достоянием пятидесятых, когда, куда ни глянь, из летающих тарелок выпрыгивали маленькие зеленые человечки с Марса — раздолье для второстепенных писак из воскресных газет). И еще, стоя возле этих костей, пока луч фонарика с каждой секундой тускнел, Ларкин понял: его находка чересчур драгоценна, нельзя швырнуть ее псам, рискуя, что ее раздерут в клочья (он не был высокого мнения о своих собратьях-человеках даже в десять лет), и он никогда никому ни единым словом не обмолвится о ней. Даже матери и отцу. Особенно матери и отцу. Они оба были люди простые, окончили всего восемь классов. Даже увидев скелет своими глазами, они решительно отрицали бы его внеземное происхождение; более того, они злились бы — как это Ларкин смеет предполагать такое! Особенно отец. Прежде всего, отец его не любил. Вечно обзывал разными словами. «Эй ты, ублюдок, — говорил отец. — А ну сгоняй за тем-то, тащи то-то!» Мать Ларкин тоже заботил мало. У нее на первом месте был телевизор.
Мать с отцом любили друг друга с детства… нет, давно не любили. Он никогда не разговаривал с ней, а она — с ним. Если отец не сеял, не пахал и не убирал урожай, он почти безвылазно торчал в амбаре, а мать, устроившись в кресле-качалке, впивалась взглядом в телеэкран и смотрела, смотрела не отрываясь. Но, в отличие от отца, никогда не называла Ларкина ублюдком. Однажды ему стало любопытно, почему папаша так часто использует именно этот эпитет, и, подозревая правду, он как-то раз под вечер, когда родителей не было дома, откопал в пыльной коробке на чердаке их свидетельство о браке и сопоставил дату с датой своего рождения. Кто бы сомневался — папаше пришлось жениться на матери. Конечно, это не делало Ларкина ублюдком де-юре. Но де-факто — да. Что сводилось к одному и тому же.
Желая уменьшить шансы других детей открыть истинную природу упавшей звезды (никому из них так и не привелось сделать это), Ларкин, едва только выполз из туннеля, сразу завалил вход в него бревном и еще нагреб к нему ногами листьев. Кролик по-прежнему мог при желании залезать в нору и вылезать обратно, но вряд ли кто-нибудь заметил бы его появления и исчезновения, а если бы и заметил, вряд ли сделал бы из этого необходимые выводы.
В то лето он навещал упавшую звезду почти каждый день, выбирая время, когда остальная ребятня играла где-нибудь в бейсбол или купалась в ручье. И никогда не забывал, уходя, привалить бревно на место. Об инопланетном астронавте он начал думать как о Бальбоа. А немного погодя мысленно окрестил его этим именем. «Бальбоа». Тот, кто сумел пересечь Перешеек, но не увидел Тихий океан. Тот, кто одолел Дарьенский склон лишь для того, чтобы доспех стал его гробом.
— Мистер Ларкин? Центр управления полетами на связи. С вами все в порядке?
Он сообразил, что телекамера, встроенная в консоль управления, передает его изображение на мониторы Центра управления запуском.
Он поднял руку и отключил видеотрансляцию.
— Мистер Ларкин, мы настоятельно рекомендуем вам оставить переключатели в покое. «Брунгильда-2» готова к запуску, и любое ваше некорректное действие может поставить полет под угрозу.
«Вот настырные!» — подумал Ларкин. Он знал об этом звездолете столько, сколько им в жизни было не узнать. Мог разобрать его и собрать заново.
Да пошли они к черту!
Он с вызовом пробежался пальцами по переключателям и кнопкам на панели ручного управления в подлокотнике возле своего бока. Найдя главный переключатель, перевел его в положение «вкл».
Подтянул консоль управления ближе к груди.
Задумался: так ли себя чувствуют астронавты?
Так ли себя чувствовал Бальбоа?
Он усмехнулся. Печально. Все это был летний морок, вдруг осознал он. Давным-давно, когда он сидел на поляне и пялился на большой яйцевидный валун, ему пригрезились и кролик, и как он, Ларкин, копал туннель, а потом нашел кости. Словно Алиса, он отправился вниз по кроличьей норе, и в удачные летние дни отправлялся туда снова, и снова, и снова.
Но был ли это морок? Он не поручился бы. И, вероятно, никогда не узнает точно. Но вопрос представлял чисто академический интерес. Морок или нет, лето упавшей звезды задало ему нужное направление. Пришпорило его несколько лет спустя, когда отец вышвырнул Ларкина из дома. Заставило закончить среднюю школу и одолеть учебу в МТИ. Дало стимул найти аэрокосмическую компанию, и разработать Космический Движитель, и спроектировать и построить свой первый звездолет. Вдохновило простого деревенского паренька подступиться к Дарьенским склонам и подарить человечеству звезды.
