Старьёвщик - [10]

– Да? Чем же?

– Бюро. Я хочу сказать, древо искусства перестало бы плодоносить, если бы вы его не подрезали.

– Не только искусства, – поправил я. – Мы занимаемся музыкой, литературой и фильмами. Никаких плодов.

– Знаю, – сказала она. – Просто метафора.

– И метафорами мы тоже не занимаемся, – сказал я. Потом добавил: – Шутка.

Последовала неуютная тишина. Мы оба посасывали пиво. В телевизоре все еще пытались расколоть орех. Теперь его били рукояткой древнего револьвера тридцать восьмого калибра.

– У вас, наверное, опасная работа, – задумчиво произнесла Генри. – Я имею в виду бутлегеров, александрийцев и так далее.

– Я с ними не связываюсь. Я не из Принуждения. И, именем закона, обязан вам напомнить…

– Мы в подпольном клубе, – перебила она. – Можно говорить о чем угодно. Даже о бутлегерах.

Я пожал плечами.

– Я просто старьевщик, – сказал я.

– Кто-кто?

– Старьевщик, так нас называют в Принуждении. Думаю, пытаются оскорбить. Мы ведь никого не арестовываем.

– Этим можно гордиться.

– Не уверен.

– Почему?

Опять неловкая тишина.

– Итак, почему же вы здесь? – шепотом спросила она. – Что у вас в сумке?

– Ничего, – ответил я. Я и забыл про пластинку. – Вы меня натолкнули на идею.

Генри встревожилась, и я быстро добавил:

– То есть ваша школа. Я ищу проигрыватель. Чтобы посадить в нем цветы. У меня много цветов. Помните?

– Вертушка?

– Вертушка – только часть целого, – сказал я. – Проигрыватель – вот целое. Ручки на передней панели ящика.

– У вас много цветов, – повторила она. Совершенно ясно, что Генри мне не поверила. Она вновь взглянула на пакет, потом оглядела клуб, но не увидела то – или того, – что искала. Мы оба уставились в телевизор. Парень в смешной шляпе держал кокос у груди, а девушка целилась в орех из пистолета.

– Кто из них Гиллиган? – спросил я.

– Гиллиган – девушка, – ответила Генри. Гиллиган уже готовилась спустить курок, когда дверь распахнулась и в клуб вошел коротышка в ковбойской шляпе. Я заметил, что он не платил за вход. И постарался вспомнить, платила ли Генри.

Она помахала ему, и коротышка подошел к нашему столику. Я едва мог рассмотреть темное лицо из-за полей ковбойской шляпы.

– Хэнк, познакомься с Ковбоем Бобом, – сказала она. – Боб может достать тебе все, что заблагорассудится. Например, проигрыватель.

Генри встала. Боб сел.

– Мне для растений, – пояснил я.

– Позвольте заглянуть в пакет, – сказал Боб. – Они работают на разных скоростях. Мне придется подобрать подходящий.

Я передал ему пакет, он глянул внутрь, кивнул, на мгновение напомнив мне Лоу.

– Тридцать три и одна третья. Сложно, но просто, если вы понимаете. Принесите ее сюда завтра вечером, в это же время.

Потом он поднялся и ушел.

– Принести что? – запоздало спросил я. Генри села с двумя бутылками.

– Моя очередь угощать, – сказала она.

Синие птицы вернулись на ее грудь и медленно летели слева направо. Я заметил, что у нее крошечные, красивые руки. Руки библиотекаря, наверное.

– Мы не обсудили цену, – пожаловался я.

– Насколько я знаю Боба, вы будете довольны, – успокоила Генри. Потом в первый раз улыбнулась: – А Боба я знаю.

В телевизоре пытались поставить палатку. Все, что бы там ни хотели сделать, получалось из рук вон плохо. Знакомое чувство. Моя радость испарилась. Я ввязался во что-то незаконное и понимал, что придется идти до конца.

Может, все будет хорошо. Завтра пятница. Подержу альбом всего один день. Достойная улица никогда не узнает. Потом верну пластинку на место и посажу в проигрывателе цветы. Сработает. Я уже почти не хотел слушать запись. Принуждение исчезнет вместе с опасностью.

Однако остается еще девушка, Генри. Я решил пригласить ее на танец. Купил еще пару бутылок, но, когда обернулся, чтобы отнести их к нашему круглому столику, Генри уже исчезла.

Я выпил обе сам, за барной стойкой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Обвиненные по девятнадцати пунктам в убийствах первой степени и по двум пунктам в намеренной террористической деятельности (произошло два одновременных взрыва) каждый, члены «Гетти 11» отказались от помощи закона и не стали делать заявлений. Судья объявила, что намеревается назначить адвокатов, и в силу вступила презумпция невиновности для каждого из подзащитных, как и предусмотрено законом. Потом она отпустила под залог Дамарис (согласно положению «О знаменитостях Калифорнии») как наименее опасную из подсудимых, которой «негде спрятаться» в виду мировой известности. Десяти остальным отказали в выпуске под залог, они остались в тюрьме Лос-Анджелеса.

Дамарис отказалась от предоставленной возможности покинуть тюрьму в знак солидарности с сообщниками.

– Мы воюем против знаменитостей, – объявила она на пресс-конференции на ступенях тюрьмы.

Произведенный в средствах массовой информации фурор (Дамарис в оранжевом комбинезоне появилась на обложках всех четырех бульварных газет впервые за двенадцать лет) стал причиной временного федерального закона, вытребованного выжившими и друзьями жертв, легально называющимися «Корпорация любимых», «напомнившими суду» (как выражались их адвокаты) о равном страховании, гарантированном Поправкой к Конституции «О правах жертв».

Решение судьи опротестовали, и Дамарис вернулась в тюрьму Лос-Анджелеса, хотя ее и поместили отдельно от сообщников в крыло знаменитостей. Начался судебный процесс, и пресса всего мира приготовилась к первому судебному разбирательству против знаменитости, обвиненной в войне против самой Славы.