Вот так и молчали обе стороны до тех пор, пока Марфа Егоровна не увидела, как Серафима Григорьевна натягивала нитки в курятнике. Копейкина, не поняв сразу, «что и к чему», наконец догадалась — и к старику:
— Проша! Подлость-то какая… Нам она проверку учиняет.
Узнав об этом, Прохор Кузьмич решил усовестить Серафиму Григорьевну. Усовестить тоже не простым способом. Без шума, без гама. Даже без слов.
Он ежедневно начал докладывать в гнезда столько яиц, сколько их недоставало по числу кур. Скажем, снесли сегодня двадцать восемь кур четырнадцать яиц — Прохор Кузьмич добавляет еще четырнадцать. И что ни день, то сто процентов. Ни одной курицы выходной. Все каждый день несутся.
Задумалась Серафима Григорьевна. Задумалась и поняла, чья это работа. Понять-то поняла, да как дальше быть, не знала. Если признаться, то, значит, надо просить прощения. Но разве это возможно для самолюбивой Серафимы Григорьевны?
Злую отместку придумали для нее Копейкины. Серафима Григорьевна начала было и так и сяк умасливать стариков, а они ни в какую. Даже ухом не шевелят. Докладывают каждый день в гнезда яйца, и вся недолга. Что ни день, то двадцать восемь сполна.
Узнал об этой тайной войне и Аркадий Михайлович.
Баранова это вначале рассмешило, а потом потрясло.
— Ну, погоди же, Серафима Григорьевна! — погрозил он курятнику.
Копейкин испугался было и стал просить Аркадия Михайловича не говорить ничего Василию.
— И без этого у него голова кругом идет.
— Не беспокойтесь, Прохор Кузьмич, — предупредил Баранов. — Я доведу эту тайную войну до мирного конца так, что агрессор сам на колени встанет.
И на другой день в курятнике послышались вопли Серафимы Григорьевны. Вопли и восклицания самобичевания. Иного выхода не было. Сегодня Серафима Григорьевна, кроме обычных двадцати восьми яиц, обнаружила в гнездах еще тридцать, из которых двадцать были со штемпелем «Диетические. Гастроном № 2», пять были печеными, со следами темных ожогов на боках, и еще пять предстали на сковороде в виде яичницы-глазуньи. Яичница оказалась «приправленной» пятью катушками серых шелковых ниток.
Теперь оставалось только признаться и каяться.
— Спасибо тебе, Прохор Кузьмич, — завсхлипывала Серафима Григорьевна, — умертвил ты сегодня во мне ненасытного змея! Так ему и надо, окаянному шептателю-клеветателю.
Баранов сидел в это время в тени за садовым домиком и читал газетную статью о недалеких днях, когда осуществится давняя мечта полета человека в космос. Чтение прервалось причитаниями Серафимы Григорьевны. Она убеждала Копейкина, что всеми силами боролась со змеем жадности и подозрительности, а он не давал ей покоя даже ночью, науськивая ее на зло, нашептывая ей несусветные мерзости.
— Сидит этот змей во всех нас, — твердила она, — сидит. В одних большой, в других маленький. Я ему твержу: «Хорошие они старики с Марфой Егоровной, честные». А он мне, губитель, нашептывает: «Ой ли? Хорошие ли? Проверь. Натяни нитки в курятнике. Натяни — узнаешь». Я и послушалась его, окаянного…
— Ну и ладно… Бывает… Случается, — смягчал ее признания Прохор Кузьмич, довольный, что все кончилось миром.
— Теперь все. Конец ему, злыдню. Спасибо тебе за урок, за счастливое избавление, — закончила Серафима Григорьевна свои объяснения и спросила: Сколько я тебе должна яиц, Прохор Кузьмич?
Прохор Кузьмич, поверивший в искренность Серафимы Григорьевны, ответил:
— Да что нам считаться с тобой, Серафима Григорьевна, из-за какой-то сотни-другой яиц…
— То есть как это сотни-другой? Когда же ты успел такую цифру доложить в мои гнезда? Если я с открытой душой, так ты-то зачем… — Хотела она сказать: «Зачем пользуешься случаем?», но осеклась. Осеклась и снова завиляла хвостом: — Жив еще, видно, змей-то во мне. Жив, окаянный! Опять шепчет: «Усомнись, усомнись!» — и я из одного греха в другой. Все до яичка отдам… Может, деньгами возьмешь? Почем они нынче на рынке?
Прохор Кузьмич не мог далее слушать ее.
— Хватит! Мне ничего не надо. Голова кругом идет… Часу бы не оставался здесь, коли б не Васька…
И тут Прохор Кузьмич добавил те слова, которые обычно не пишутся на бумаге, плюнул и ушел.
Стало тихо. Баранов снова вернулся к статье о полете человека в космос. Но статья не читалась. В ушах все еще стояли гнусные, лживые заверения Серафимы Григорьевны да слышалось, как стучали о сковородку клювами куры, доедающие в курятнике яичницу-глазунью.
Мечта о полете в небо… Реальное, близкое завоевание космоса… И… меченая яичная скорлупа…
