Старая театральная Москва - [9]
И когда Тамара смеётся своими звонкими, резвыми трелями, – словно сливаясь со скалой, освещённый своим мертвенным светом, огромными горящими глазами на бледном, измученном лице смотрит на неё Демон.
И в этом безмолвном взгляде была такая музыка, читалась такая поэма, что театр замер. Лермонтовский, настоящий, лермонтовский Демон впервые вставал на сцене во всей красоте и во всём ужасе своих мучений.
Но приближался страшный момент.
Артист пел больной. Он кашлял.
Приближалось:
– И будешь ты царицей мира.
Всякий знает, что в Демоне «главное»: «И будешь ты царицей мира».
– Это надо взять-с!
Если б Шаляпин сорвался с басовой партии, – всякий сказал бы:
– Нездоров. Случайность.
Потому что всякий из газет знает, что у Шаляпина бас.
Но если бы что-нибудь случилось в «Демоне» —
Об этом страшно подумать.
Публика не любит смельчаков. Обыватель сам робок. Смелость ему кажется дерзостью и оскорблением. И когда смельчак режется, – для публики нет большего удовольствия.
Публика из газет знает, что у Шаляпина не баритон.
Её не проведёшь!
И это был поистине страшный момент.
Момент экзамена.
Публика сидела и думала:
– Это, брат, всё отлично! Мимика, пластика. Ты вот мне «мира» как подашь?
Артист был болен.
И, вероятно, не у одного из тех, кто любит этого великого артиста, захолонуло сердце, когда он запел:
И вдруг пронеслось и раскатилось по театру чарующе, и властно, и увлекательно. Могуче, красиво, свободно:
Можно было перевести дух.
Вопрос о «Демоне» был решён.
Публика, как голодная стая, которой бросили кусок, которого она ждала, – была удовлетворена.
Те, кто понимает в музыке, говорили в антрактах уже спокойно:
– Он споёт Демона!
И это говорили даже те, кто ничего не понимает. А это в театре очень важно.
Антракт был полон разговоров о Демоне, которого увидели в первый раз.
– Это врубелевский Демон!
– Врубелевский!
– Врубелевский!
И при этих словах, право, сжималось сердце.
Позвольте вас спросить, что ж говорили вы, когда этот безумный и безумно-талантливый художник создавал свои творения?
За что же вы костили его «декадентом» и отрицали за ним даже право называться «художником»?
Я не знаю, отравляли эти отзывы тяжкие минуты борьбы с недугом несчастного художника, резали ему крылья в минуты вдохновения, – или он держался единственного мудрого для художника правила:
– Никогда не читать того, что пишут про искусство в газетах. Никогда не слушать того, что об искусстве говорит публика.
Но за что же критики, бездарные, невежественные, ничтожества, ругались над художником?
За что те, для кого пишутся все эти картины, оперы, поэмы, – публика, как стадо баранов за глупым козлом, шла за этими «критикашками»?
За что?
За то, что он смел писать так, как он думает? А не так, как «принято», как «полагается», как каждый лавочник привык, чтоб ему писали?
Вы говорите о тяжести цензуры. Вы самые безжалостные цензоры в области творчества, с вашим:
– Пиши, как принято!
И если Шаляпин дал «врубелевского Демона», – это был вечер реабилитации большого художника.
Итак, Врубель заменил на сцене Зичи. Красивого, академичного Зичи.
До сих пор Демона играли по Зичи. И у прозаичных баритонов, «лепивших из себя Демона Зичи», – выходил больше послушник с умащёнными и к празднику расчёсанными волосами.
Шаляпин имел смелость показать врубелевского Демона.
И создание несчастного и талантливого художника сразу обаянием охватило толпу.
Ущелье, заваленное снеговым обвалом. Дикое и мрачное.
Решительно Коровин не даром проехался по Дарьяльскому ущелью.
От его Кавказа веет действительно Кавказом, мрачным, суровым. И среди этих скал действительно мерещится призрак лермонтовского Демона.
Нам кажется только, что Демона, когда он показывается в скале, не надо так ярко освещать.
Пусть он будет больше призраком. Меньше выделяется от серой скалы.
Не то его видно, не то это галлюцинация.
Это будет больше в тоне всей картины, таинственной, суровой, жуткой.
В этой картине, – с князем Синодалом, – Демону петь мало.
Но и здесь прозвучало нечто оригинальное, глубокое и интересное.
– Ночная тьма бедой чревата, и враг твой тут как тут.
Сколько Демонов мы с вами переслушали, и никому из них не приходило в голову принять этого «врага» на свой счёт.
Демон появлялся, как «человек», докладывающий, что сейчас выйдут татары на четвереньках.
«Враг» – это были татары.
И вдруг с глубокой, страстной ненавистью прозвучало:
– Враг!
Да ведь это Демон про себя говорит.
Он торжествует над Синодалом:
– Я, твой враг, здесь!
Какая рутинная область искусства – сцена.
Первому, кто пел эту оперу, не пришло в голову. Да так 20 лет никому в голову и не приходило!
Всякий пел, как другие.
Свойство Шаляпина – создавать художественные произведения из того, что у других проходит бесследно и незаметно.
И из безмолвного появления Демона над умирающим Синодалом Шаляпин создал картину. И какую картину!
Прямой, неотразимый, как судьба, бесстрашный, – словно огромный меч воткнут в землю, – стоит Демон над Синодалом.
Какой контраст между мучащимся смертным и спокойным, холодным, торжествующим бессмертным духом.
«Славное море, священный Байкал», «По диким степям Забайкалья» — сегодня музыкальная культура непредставима без этих песен. Известностью своей они обязаны выходцу из Швеции В. Н. Гартевельду; этот композитор, путешественник и этнограф в начале XX в. объехал всю Сибирь, записывая песни каторжан, бродяг и коренного сибирского населения. Концерты, на которых исполнялись обработанные Гартевельдом песни, впервые донесли до широкой публики сумрачную музыку каторжан, а его сборник «Песни каторги» (1912) стал одним из важнейших источников для изучения песенного фольклора сибирской каторги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Однотомник произведений известного русского сатирика В.М. Дорошевича (1864—1922) впервые в наиболее полном виде представляет одну из важнейших частей его наследия – сказки и легенды, в которых использованы мифологические, фольклорные мотивы и образы преимущественно восточных народов.
«На самом краю Москвы, в лачуге, живет старик, отставной чиновник Крутицкий.Он ходит по папертям просить милостыню и посылает нищенствовать жену и племянницу.В доме у Крутицкого пьют, вместо чаю, липовый цвет. А вместо сахару служит изюм, который старик подобрал около лавочки.И когда Крутицкий умирает, – в его шинели находят зашитыми в поле сто тысяч…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.