Старая театральная Москва - [29]
В наше время и эта проповедь, и эта защита были нужны, были очень нужны.
И Стрепетова сделала большое дело.
Её заслуга пред русской женщиной велика.
Макс Линдер
Неделя о Максе Линдере, и – неделя негодования.
– Так, как Макса Линдера, встречали Толстого.
О, господи!
Мне вспоминается брошюрка, изданная на правах рукописи, которая лет 25 тому назад рассылалась по редакциям.
Её написал какой-то благочестивый человек, изобличавший нашу интеллигенцию.
– «Было это в городе Казани. Жил в сём городе старец-инок, и подвизалась в местном театре певунья. Случилось так, что инок и певунья умерли в один и тот же день. И что же? Певунья уже к вечеру протухла так, что обожатели её не могли к ней подойти, а старец и на третий день всё благоухал!».
Зачем по поводу певиц вспоминать непременно монахов?
И по поводу Линдера «всуе» поминать Толстого?
Дело гораздо проще.
– Мама, сверчок!
– Живой сверчок!
Каким-то образом сверчок ухитрился вылезти из-за печки.
В детской это произвело сенсацию.
– Сверчок!
– Живой сверчок!
Сверчка все слышали, но никто никогда не видел.
Начались овации.
Маруся от радости хлопала в ладоши.
А Ваня кувыркался через голову:
– В честь сверчка!
Дети нашли, что сверчок:
– Хорошенький!
Вася принёс коробку и требовал её закрыть:
– Потому что сверчок любит темно.
А Маруся положила в коробку ваты:
– Чтобы сверчку было мягко!
Ваня притащил лист салата:
– Чтобы сверчку было что есть!
Каждому хотелось подержать сверчка на ладони.
Сверчок переходил из рук в руки.
Кончилось тем, что сверчок умер от оваций.
Где-то, когда-то, в какой-то семье я видел эту сцену.
– «Живой Макс Линдер»
это:
– Живой сверчок!
Даже прилагательное ему дано тоже:
– Детское.
«Живой».
Макса Линдера знают все, как сверчка.
Кинематографов теперь столько же, сколько печек.
Но «живого» Макса Линдера не видел никто.
И когда вдруг появился «живой» Макс Линдер, – это произвело сенсацию.
И вызвало восторг.
Его встречала молодёжь. И среди неё много очень юной молодёжи.
Молодёжь явилась с книжками.
Чудесная деталь. От неё веет юностью.
Много «абсов» и единиц в этот день поставлено в Москве!
У молодёжи звонкие голоса и хорошие мускулы.
Она любит кричать и возиться.
Дурачились в честь «живого» Макса Линдера вовсю.
Кричали «ура».
Несли на руках.
Как носят «молодчину» во время «большой перемены».
В Москве стали дёшевы цветы.
Ещё недавно, словно дорогие кокотки из карет, они смотрели на прохожих только сквозь стёкла больших магазинов.
– Мы доступны только богачам!
В них было что-то наглое, высокомерное и противное.
Теперь они стали милы и демократичны.
Наши улицы, наши площади в 6 градусов мороза полны цветами.
Москва словно Ницца.
Мальчуган с нарумяненными лёгким морозом щеками предлагает вам пучки пунцовых роз и прекрасных махровых гвоздик.
Весело кричат вам:
– Барин, мы мёрзнем!
Что за прелестное: «мы». Дети и цветы!
Цветы всем по карману, – и в Макса Линдера летели цветы.
Сверчку и салат?
Всё равно! Он:
– Молодчина!
А на тротуарах стояла толпа, чтоб хоть одним глазком взглянуть на «живого сверчка».
Улыбалась и хлопала в ладоши.
Потому что он:
– Молодчина!
Он весело проходит свою жизнь. Смеясь и весь мир заставляя только смеяться.
Молодчина!
Он ловок. Он отлично танцует. Высоко прыгает. Он бешено правит автомобилем. Летает на воздушном шаре. Лазит по верёвке.
Танцор, гимнаст, спортсмен. Молодчина!
Он работает весело, без устали.
С поезда на репетицию, на спектакль.
Молодчина!
Он зарабатывает полмиллиона франков в год.
Молодчинище!
Он настоящий молодчина.
Он друг маленьких, друг бедных, друг обездоленных.
В их жизнь, в которой так много-много печали, он вносит струю веселья и смеха.
Он актёр дешёвых рядов кинематографа.
Да здравствует Макс I, весёлый король бедноты!
Я помню, – давно это было, – я жил на Балкане, в Живорезном переулке, и снимал крошечную комнату.
Сквозь тоненькую перегородку я слышал, как слышат пульс, как билась унылая жизнь.
Я снимал комнату у двух сестёр-портних.
Старшая была хоть вдова. Хоть в прошлом видела дом, семью, ласку и радость.
Младшая осталась старой девой, и работа сделала её кривобокой. Эта в жизни не видела ничего.
Бедно они жили.
Когда не было спешной работы, в сумерках не зажигали лампы:
– Чтоб не тратить керосина.
Единственной их радостью было почитать «Листочек». Они покупали его два раза в неделю, по средам и субботам, когда печатался роман А. М. Пазухина.
Они читали про богатого купца-самодура, про его красавицу-дочку, про приказчика, который был беден:
– Как они.
Которому приходилось терпеть:
– Ещё побольше.
Но который, в конце концов, добивался счастья.
Они верили этой золотой сказке.
И прерывали чтение замечаниями:
– Это правда!
– Это взято из жизни!
– На Пятницкой был даже такой дом. На углу.
И Пазухин, добрая Шахерезада, рассказывал им сказку за сказкой.
И они. видели золотые сны.
Милый, добрый писатель, да благословит вас счастием небо, за те хорошие минуты, которые вы внесли в жизнь маленьких, бедных и обездоленных.
Вас и ваших близких.
Но театр с его весёлой, собравшейся для удовольствия толпой, с радостным ожиданием зрелища, – об этом сёстры, жившие от меня через перегородку, слыхали, читали, – но сами этого никогда не видели.
