Старая театральная Москва - [23]
Выдумывала иногда. Но от доброго сердца!
– Окружала персонаж атмосферой какого-то невысказанного страдания «ещё до поднятия занавеса».
С первого слова голосом, тоном говорила нам:
– Она много страдала!
И давала нам возможность вынести если не совсем оправдательный приговор, то всё же признать:
– Заслуживает снисхождения.
Что в те защитительные времена и «требовалось доказать».
Всех персонажей, каких она играла, она играла всегда симпатичными.
Сходилось ли это всегда с намерением автора?
Я не думаю.
Весьма не думаю.
Не думаю, например, чтоб г. М. Чайковский, создавая свою Елену Протич в «Симфонии», – воображал, что женщина добрых 40-45-ти лет, много видевшая и перевидавшая в жизни, действительно, полюбила.
– В первый раз.
Как играла М. Н. Ермолова.
Думаю, что, скорее, по его мысли, Елена Протич любила:
– В последний раз.
Но «в первый раз»:
– Трогательнее.
– Защитительнее.
– Оправдательнее.
И Ермолова играла:
– В первый раз!
И над Еленой Протич были пролиты всё омывающие слёзы:
– Всю жизнь она не знала любви. И в 40—45 лет полюбила в первый раз. И как печально это вышло. Бедная! Бедная!
И вышла она из театра «оправданной с гордо поднятой головой».
Как выходили в то время из суда симпатичные подсудимые.
М. Н. Ермолова играла не всегда, – далеко не всегда! – ту пьесу, которая была написана.
Она не всегда шла в ногу с автором.
Но в ногу шла со своим добрым, хорошим, великодушным временем.
Счастлив тот артист, – литератор, живописец, актёр, – в котором время его отразится, как небо отражается в спокойной воде.
Кто отразит в себе всё небо его времени, – днём со всей его лазурью, ночью со всеми его звёздами.
Национальной святыней пребудет такой художник, и критика, даже справедливая, не посмеет коснуться его и омрачить светлое шествие его жизни.
Имя его превратится в легенду.
И ослеплённый зритель будет спрашивать себя:
– Где же здесь кончается легенда и начинается, наконец, истина? Видел ли я лучезарное видение, или мне померещилось?
Сознаюсь.
Задал себе этот вопрос и я.
Я шёл в театр, – в Малый театр! – всегда с заранее обдуманным намерением:
– Ермолова будет играть так, как может играть только Ермолова.
Взглянуть в лицо артистке, как равный равному, я никогда не смел.
Где ж тут кончается легенда и начинается истина?
Лет 5-6 я не был в Москве и Малом театре и, приехав, попал на «Кина».
В бенефис премьера.
И Кин был плох, и плоха Анна Дэмби, и даже суфлёру Соломону, которому всегда аплодируют за то, что он очень хороший человек, никто не аплодировал.
Лениво ползло время.
Скучно было мне, где-то в последних рядах, с афишей в кармане, и надобности не было спросить у капельдинера бинокль.
Сидел и старался думать о чём-нибудь другом.
Вместо традиционного отрывка из «Гамлета», в «сцене на сцене», шёл отрывок из «Ричарда III».
Вынесли гроб. Вышла вдова.
Какая-нибудь маленькая актриска, как всегда.
Хорошая фигура. Костюм. Лица не видно.
Слово… второе… третье…
– Ишь, маленькая, старается! Всерьёз!
Первая фраза, вторая, третья.
Что такое?
Среди Воробьёвых гор вырастает Монблан?
И так как я рецензент, то сердце моё моментально преисполнилось злостью.
– Как? Пигмеи! Карлики! Такой талант держать на выходах? Кто это? Как её фамилия?
Я достал афишу.
Взглянул.
И чуть на весь театр не крикнул:
– Дурак!
«Ермолова».
Мог ли я думать, предполагать, что из любезности к товарищу М. Н. Ермолова, сама М. Н. Ермолова, возьмёт на себя «роль выходной актрисы», явится в «сцене на сцене» произнести 5-6 фраз!
Так я однажды взглянул прямо в лицо божеству.
Узнал, что и без всякой легенды Ермолова великая артистка.
Вот какие глупые приключения бывают на свете, и как им бываешь благодарен.
А. П. Ленский
Бедный, бедный Ленский!
Он начал «Гамлетом» и кончил «Королём Лиром».
Москва познакомилась с Ленским в Общедоступном театре, на Солянке.
Это был деревянный театр.
Даже лестниц не было.
В верхние ярусы вели «сходни», какие бывают на лесах при постройках.
Самое дешёвое место стоило:
– Пять копеек.
В антрактах по театру ходили мороженщики:
– Щиколадно-сливочно морожено хор-рош!
Барьеры лож были обиты самым дешёвеньким красненьким сукнецом, а стены оклеены красной бумагой.
Но ложа, в которую набивалось 8-10 человек, стоила 3 рубля.
И люди за несколько копеек видели:
– Рыбакова, «самого Николая Хрисанфовича Рыбакова». Писарева, Бурлака.
Оттуда вышли:
– Макшеев, Стрепетова, В. Н. Давыдов.
Там начал свою блестящую карьеру Киреев.
Сколько славных ещё!
Там талант растрачивался весело, широко, «не считаясь».
В. Н. Давыдов, полный уже и тогда, вылезал в «Фаусте наизнанку» из суповой миски, завёрнутый в белую простыню:
А г-жа Стрепетова в дивертисменте исполняла:
– Национальную русскую пляску.
Ленский дебютировал в «Гамлете».
И первый выход в Москве едва не сделался последним его выходом на сцену.
Ему попался горячий Лаэрт.
Фехтуя, он попал рапирой Ленскому в глаз.
Предохранительный шарик на конце рапиры спас артиста.
Дело кончилось синяком, хотя могло бы кончиться потерей глаза.
Общедоступный театр, когда его закрыли, как деревянный театр, поставил лучших актёров на все русские театры.
В числе его подарков Малому театру был Ленский.
