Старая проза (1969-1991 гг.) - [21]
— Борис Александрович… — Марков напрягся и быстро, собравшись с духом, выговорил. — Я имею в виду не расчеты конструкции «ЭР-7». Я говорю о том, что мы проверяли на ней. Конструкция безупречная. И разговора нет. Я… об общем принципе.
— Так, — сказал Чижов и откинулся на спинку стула. — Интересно.
Перед ним маячило в темноте взволнованное лицо, по которому скользили пятна света от проезжавших по улице машин.
— Если я тебя верно понял, речь идет о моей формуле критических состояний? — Чижов засмеялся.
И сразу почувствовал: сухо и деревянно прозвучал а тишине бокса этот похожий на звук трещотки смех. Марков не засмеялся. Чижов оборвал смех и сказал веско:
— Володя! Я понимаю. Высший смысл, да? Конечно, боже мой, как это понятно: уж если жертва, так чтоб не напрасно. Хочется, чтоб как Гусев в «Девяти днях»… Еще бы! Протоптанная дорожка для людей. Ведь так?
Марков молчал.
— Но, увы, так бывает не всегда. Бывают дикие случаи, в которых смысла не отыщешь.
— Честное слово, Борис Александрович, никогда не хотелось мне ошибаться, а сегодня хочется.
— Ладно, — сказал профессор, — тащите ваш билет. Зачетку не забыли? Рассказывайте.
Чижов был спокоен. Он сидел и смотрел, как Марков потирает руки и морщит лоб, подыскивая слова.
— Значит, так… — Марков начал медленно водить указательным пальцем по шерстяному одеялу, — значит, так…
«Ну говори же, говори, наконец», — внутренне подгонял его Чижов, с раздражением глядя на невидимые узоры, которые вырисовывал пальцем Марков.
И будто услышав его, Марков быстро заговорил, сбиваясь, повторяясь, но с такой убежденностью, что Чижову стало не по себе.
Теперь, когда Марков, напрягая память, снова медленно, отчетливо и весомо произносил каждое слово, неторопливо разворачивая вслух сложнейшие формулы, добавляя после каждого завершенного уравнения: «Так, здесь железно… Вы чувствуете?»… — его палец все торопливей чертил по одеялу, и Чижов неожиданно понял, почему он, как загипнотизированный, следит за каждым движением этой большой руки.
В ходе своих рассуждений, в самом направлении мысли Марков шел тем же путем, который привел Чижова к тому страшному конечному уравнению.
— Ну вот… — тяжело вздохнул Марков, — до сих пор формула остается справедливой. Хоть я и считаю совсем по-другому, вы чувствуете?
— Так, — нагнул голову Чижов. — И что же?
— Да в том-то и дело, что уравнение, принятое нами здесь раньше за конечное, не конечное! Вот смотрите…,
— Смотрю, — сказал Чижов, — смотрю.
Дальше все было ясно.
За те ночи он слишком часто просчитывал всё это сам.
Чижов вгляделся в лицо Маркова. В темноте, против света уличного фонаря, оно казалось тем же, что и раньше, до взрыва, но было искажено невероятным напряжением, а незрячий единственный глаз его был закрыт.
В уме считает! И… в уме дошел до всего! Чижов уже почти не слушал, он пораженно смотрел на человека, которого ценил до сих пор лишь за добросовестность, верность и золотые руки. Как же не понял он раньше, он, проницательный Чижов, что за феноменальная башка у этого медлительного слона!
— Борис Александрович! — Марков вздохнул. — Теперь самое главное…
«Да… — оцепенело согласился в душе Чижов, — вот именно, теперь».
Палец Маркова снова задвигался.
«Да он, оказывается, просто пишет там символы и цифры, помогая работающей на пределе голове!» — понял профессор.
Марков растолковывал ему последнее уравнение… Вдруг безумная мысль стрельнула в голова Чижова: что если вывод Маркова будет совсем не тем, которого он ждет… Ну… ну только бы не произнес «сигма-эф»… все что угодно, кроме этого коэффициента суммы сил… Ну… что же он тянет?
— Альфа на пэ малое, — сказал Марков, — здесь… нам просто необходим добавочный коэффициент… мы не учли его раньше…
«Мы… — подумал, задыхаясь, Чижов, — какая деликатность!»
— В данном случае… — Марков остановился и, будто извиняясь, закончил упавшим голосом: — В данном случае это будет «сигма» с показателем «эф».
— Ис-клю-чается! — раздельно сказал Чижов.
— Да нет же! — воскликнул Марков. — Послушайте, Борис Александрович…
— Ну и нагородил ты… Без таблиц… Все в голове?
— В голове, — тяжело согласился Марков. — Но ошибки нет… мне кажется…
Сейчас, в первый раз рассуждая вслух, разворачивая, живо представляя сложные математические построения, Марков окончательно убедился, что прав. Никаких сомнений.
— Борис Александрович… хотите… я еще раз всё расскажу? А вы будете записывать. Вы увидите — всё верно… — Марков просительно вытянул руку туда, откуда слышал голос Чижова. — Я же ни с кем не мог поговорить об этом, обсудить… вы же понимаете… Я по-быстрому, пока не забылось…
— Да ты что? — Чижов взволнованно встал. — Брось, брось! Инсульт схлопотать хочешь?!
— Мне это важно, — сказал Марков. — Очень.
«Что за пытка! — чуть не застонал Чижов. — Как выколотить это из него? Нет… невозможно… Но он еще ни с кем не говорил. Он сказал: ни с кем…»
— На дворе мочало… Русским языком сказано: есть заключение комиссии. Авторитетнейшей комиссии! Что ты за человек, не понимаю?!
Чижов знал силу своего влияния на Маркова, знал, как жадно и с доверием тот всегда ловил каждое его слово.
— Ну, не сиди с таким видом, — тронул он его за плечо, — поправишься, окрепнешь, будешь видеть — обмозгуем вместе, а сейчас… ни к чему это всё.
Место действия новой книги Тимура Пулатова — сегодняшний Узбекистан с его большими и малыми городами, пестрой мозаикой кишлаков, степей, пустынь и моря. Роман «Жизнеописание строптивого бухарца», давший название всей книге, — роман воспитания, рождения и становления человеческого в человеке. Исследуя, жизнь героя, автор показывает процесс становления личности которая ощущает свое глубокое родство со всем вокруг и своим народом, Родиной. В книгу включен также ряд рассказов и короткие повести–притчи: «Второе путешествие Каипа», «Владения» и «Завсегдатай».
Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.