Старая дорога - [54]

Вот в таком состоянии и живет Крепкожилин-старший последние дни. Путина на носу, первую подледную воблу уже скупил с тыщу пудов, в засол пустил. Радоваться бы только! Но каждый раз мысли старика о меньшом не дают покоя.

А тут ляпаевские слова из головы не выходят — про Глафирку. Девка приданница и с лица хороша — чего еще от добра добро искать.

И решил Дмитрий Самсоныч укоротить свой норов, как мужик с мужиком потолковать с сыном. Не убудет, хоть и неприятно ему, отцу, склонять голову перед сыном. Что тут поделаешь: долг родительский — наставить неразумного.

Укрепившись в этой мысли, однажды Дмитрий Самсоныч не заторопился на промысел и Андрея попросил не уходить. Спокойно этак попросил и тем озадачил его.

— Мать, оставь-ка нас, — сказал старик, — займись чем на дворе.

Меланья настороженно посмотрела на него, встревожилась, но лицо мужа было на редкость спокойным, да и слова произносил он ровно — будто к молитве готовился. И она вышла успокоенная.

— Садись-ка вот сюда, — старик кивком головы указал на скамью через стол, — садись-садись. Нечего нам кукситься друг на дружку. Не супротивники мы с тобой, а отец с сыном. Ближе некуда. Али не прав я?

Удивленный мирным тоном отца, Андрей пытался угадать направление его мыслей. Так спокойно и даже покорно отец никогда еще с ним не разговаривал. Все это было в диковинку, а потому он и не знал, что ответить.

— Понять хочу, Андрей, — сказал Дмитрий Самсоныч. — Али мы с матерью что-то не так делаем, то ли иная в чем причина, только, сдается мне, не положено бы сыну на своих родителей коситься, как солдату на вошь. Растили мы тебя, ночей недосыпали, учили. Ну, да это те известно, не дите малое. Но почему так получилось, что ты чужаком стал в доме родном? Понимаю, характер и все прочее… И я не ангел. В меня, говорят, ты пошел.

— Характер, может быть, и твой, — отозвался Андрей, — только живем по-разному.

— Ну-ну, слушаю. Че замолчал?

— Я признаю только честный труд, а вы с Яковом чужим потом состояние себе сколачиваете. Помнишь, в детстве ты рассказывал мне про Турган-птицу. Крохотное существо, а ради людей жизни своей не щадит. А иной человек — высшее создание — только о себе печется. Нечестно это.

Дмитрий Самсоныч насупился, задышал часто, с просвистом. Но гнев свой старался укоротить, заговорил тихо, но зло:

— Выходит, ты, городской чистоплюй, честный хлеб ел, а мы с Яковом день и ночь вот этими руками переворочали тыщу пудов мороженой рыбы, зябли, тонули в полыньях — и хлеб у нас нечестный! Так, что ли?

— Не так, отец. Пока вы работали сами, я понимал и уважал вас. Но теперь… Трудить людей на себя — я считаю преступлением.

— Отцу и брату стало легче жить, хоть теперь мы не будем ломать спину, как прежде. А ты — с попреками.

— Значит, будут тянуть лямку другие.

— Но я же плачу им.

— Пятак с рубля. Ты сам, отец, подумай. Всю жизнь работал и еле на захудалый промысел скопил. А погляди, пройдет пяток лет, и у вас с Яковом будет целое состояние. Это за счет чего же?

— Почему у нас с Яковом? Мне, Андрей, скоро ничего не нужно будет. И матери тоже. В могилу с собой не унесем. Все вам с Яковом останется.

— Ни копейки не приму, — тихо сказал Андрей. В голосе его было столько спокойной силы, что Дмитрий Самсонович не нашел что сказать. В этом отречении он почувствовал куда больше, нежели во всех разговорах прежде и сейчас, и понял, что душецелительной беседы не получилось. Старик потерянно глядел на сына, беспомощный в своем бессилии как-то повлиять на него, приблизить к себе, к своим делам и своим намерениям. Истина наконец-то открылась ему: не мелкое тщеславие, не капризы характера, не неприязнь руководят Андреем, а нечто большее и важное — внутреннее убеждение, твердое и непоколебимое. А коли так, то и нечего без пользы тратить время и сорить словами.

Но как бы там ни было, перед ним был сын, его кровь. И отцовские чувства заговорили в Дмитрии Самсоныче. Чутьем он понимал, что жизнь Андрея будет не сладка, что придется ему топать по ухабам да рытвинам, немало хлебнуть горюшка. И жалость родительская пробудилась в старике.

— Знать, душа не принимает, — тихо проговорил он. — Разладица получилась. Ин, ладно, на бога гневиться не стану. Ты, Андрей, послушай-ка меня. Коль пошло наперекосяк, живи своим умом. Я те не указчик. Только определись, по-людски чтоб все. Женись, а?

Андрей усмехнулся и словам отца, и просительному тону, с каким они были сказаны. Чувство жалости к отцу коснулось его сердца.

— И невеста есть, — продолжал меж тем Дмитрий Самсоныч. — Глафирка, ты ее знаешь — смотрины не устраивать. Лицом пригожа, приданница. Сам-то, Ляпаев, не обидит сироту. Сосватаем да уладим свадьбу…

— Нет, отец. Ничего не получится. Глафира не тот человек. Вернее даже, я не тот, кто ей нужен. И прекратим об этом.

4

Когда Андрею было всего лишь около десяти лет, Яков, простудившись в осеннюю непогодицу, заболел крупкой, и Дмитрий Самсоныч взял к себе на бударку меньшого. За две недели, которые пробыл Андрей с отцом на взморье, увидел он много диковинного. Огромное пространство воды, где Волга встречается с Каспием, мелководье, камышовые островки, ракушчатые косы-голыши, бесчисленные стаи отлетающих на юг птиц: лебедей, гусей, уток немыслимых пород и прочей пернатой живности.