Старая девочка - [42]

“Хорошо, — продолжал Корневский, — я вам дам показания на Веру, только удружите, скажите неразумному, на черта она вам сдалась, или вы решили, что из-за нее план пятилетний завалили?” — “Берите выше”, - в тон ему ответил Ерошкин. “Сталина, значит, убить пыталась”. — “Еще выше”. — “А что может быть выше: социализм, что ли, она свергнуть решила?” — “Вот-вот, — смеясь подтвердил Ерошкин, — здесь вы в десятку попали”. — “Ну ладно, — снова повторил Корневский, — раз она на весь социализм замахнулась, дам я вам на нее показания, спрашивайте”. — “Вопросы, — сказал Ерошкин, — в сущности, очень простые. Первый, как обычно, где и когда вы познакомились”. — “Это сказать нетрудно. Познакомились мы в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году в Башкирии. Вера там учительствовала в местной сельской школе. Она тогда, несмотря на молодость лет, была то ли кандидатом в члены партии, то ли уже полным членом. Дело было в Осоргине — такое большое полурусское, полубашкирское село недалеко от реки Белой. Председателем райкома у нас был Ананкин, человек очень хороший, но вас он интересовать не должен, потому что в том же девятнадцатом году он умер от прободения язвы. Незадолго перед моим приездом туда Веру выбрали секретарем райкома. Сам я работал в Уфе секретарем УКОМа, и меня послали в Осоргино для укрепления партработы. Соответственно в Осоргине мы с Верой и познакомились.

Первым нашим совместным заданием, — продолжал дальше Корневский, — была поездка на дальний лесной хутор. Встретили нас там до крайности неприветливо. Все же в самой большой избе мы собрали людей — в основном это были женщины, — чтобы сделать им доклад о положении дел в стране и рассказать об очередных задачах партии. Бабенки были озорные, и пока я им объяснял, что наступила новая пора жизни для пробудившихся женщин-крестьянок, а Вера в свою очередь призывала их принять сознательное участие в мероприятиях советской власти, они поочередно поворачивались к нам спиной и, нагнувшись, задирали вверх пышные юбки. Меня это, понятно, не смущало, но я слегка опасался за Веру. Однако она держалась очень хорошо. В итоге я с полным правом доложил в УКОМ, что мероприятие прошло успешно.

Позже в Осоргине я бывал лишь короткими наездами, Вера же учительствовала не в самом Осоргине, а в другом селе, поменьше, километрах в пятнадцати на юг, так что пересекались мы нечасто и обычно всего на несколько часов. Впрочем, она мне нравилась, и, по-моему, ей тоже было приятно проводить со мной время. Потом она, кажется, заскучала. Она ведь была совсем молоденькая, и, конечно, жить одной, без родителей, без дома, Бог знает в какой глуши ей было трудно. Но она тогда еще и года не проработала, только что секретарем райкома была избрана, ясно, что ее как партийную никто бы никуда не отпустил. Партийная дисциплина есть партийная дисциплина. Но Вера умненькая была и заявила, что хочет ехать в Москву, чтобы дальше учиться. В общем, хоть и со скрипом, ее отпустили. Я в то время уже снова вернулся в Уфу, и мне говорили, что, когда она туда проездом в Москву попала, она ко мне заходила в общежитие УКОМа попрощаться, но не застала. Через год, как вы знаете, я пошел по военной части и из Орла, где служил, часто слал ей письма, адрес Вера мне оставила, звал к себе в гости”.

Ерошкин хорошо помнил, что Вера писала об этом так: “В моем распоряжении был месяц отпуска, который я решила использовать для поездки в Орел, куда Корневский приглашал меня в каждом письме. Благо мне полагался бесплатный проезд. Я уезжала в пятницу поездом, который уходил с Курского вокзала вечером. Провожал меня Григорий Федорович. Перед посадкой, стоя уже на подножке и принимая из рук кавалера свой почти пустой чемодан, я его поблагодарила, поцеловала в щечку, никак не предполагая, что эта шалость вселит в его душу необыкновенные надежды”. Тут про себя Ерошкин отметил, что, наверное, надо привлечь к этому делу и Григория Федоровича, которого они как-то все пропустили. “Ну вот, — продолжал Корневский, — в Орле я встречал ее на перроне. Настроение у меня было прекрасное: еще бы, приезжает женщина, которую я люблю, солнце, лето. Я приехал за ней на огромной блестящей машине, по-моему, ее еще у немцев отбили, невероятно мощная, с авиационным двигателем, “Изотта-Фраскини”. Я отвез ее в дом, где снимал комнату, сдал с рук на руки хозяйке, а сам поехал в полк. Накануне прибыли новые артиллерийские орудия из Италии, и дел было по горло.

Вновь я тогда увидел Веру только вечером; она сидела на веранде в белом платье и была на редкость хороша. Я спросил ее, что она делала, пока меня не было, она сказала, что прошлась по нескольким улицам, что город ей понравился, весь такой уютный, дома похожи на дачные, да и сам город выглядит как большой дачный поселок, везде сады. Потом мы сидели с хозяйкой, пили чай с вишневым вареньем. Позже она ушла к себе, а мы с Верой остались; вечер был такой тихий, что на террасе даже пламя свечи не трепетало. По большей части мы молчали, но вдруг Вера ни с того ни с сего спросила меня: “А что ваша хозяйка обо мне сказала?” Я говорю: “Вот бы вам такую жену”. — “А вы ей что ответили?” — продолжает Вера. Я немного опешил и говорю: “Согласилась — женился бы”, - и спрашиваю Веру: “А вы пошли бы за меня?” Она говорит: “Пошла бы”. Не знаю, может быть, мне тогда померещилось, но, по-моему, она это сказала совсем равнодушно. Знаете, как будто она от всего устала, во всем разочаровалась”. Обижать Корневского Ерошкину не хотелось, и он решил, что у того еще будет время узнать, что Вера, когда сказала ему это “пошла бы”, - подумала: “Ну вот, опять заигралась”.