Стар и млад - [6]

— Это конечно, — сказал капитан. — У нас тут и то крутишься целые дни... А то и ночью поспать не дадут... Пойдемте, я вас провожу. Давайте ваше имущество.

— Спасибо, я уж сам, — заторопился Евгений Иванович, имущество подхватил. — Я к нему приспособился, к ящику своему... Наше дело такое, знаете — художники... Орудия-то производства всегда при себе надо иметь. На память не надеяться.

— Я первый раз в жизни настоящего художника вижу, — простодушно сознался капитан.

— Настоящий художник не очень-то на людях показывается, — сказал Евгений Иванович. — Постороннее любопытство ему мешает сосредоточиться. Он куда-нибудь заберется в такое местечко, где нет ни души, сидит... Картины пишет.

Скорым шагом они пересекли железнодорожные пути. Такая походка у Шухова: шагал он не крупно, но споро, чуть семеня, подав вперед корпус, широкие, чуть обвисшие плечи, а еще дальше вперед выдвинув лобастую голову. Шеи у Евгения Ивановича почти что и не было.

— Вон за тем забором пограничники, — сказал капитан и откозырял.

Евгений Иванович попрощался с капитаном. Капитан ушел, а он еще некоторое время стоял. Совсем недолго стоял, но успел оглядеться. Увидел серое небо, серые, низкие, нахохлившиеся дома, заборы, черную грязь на дороге. Неприютность, сырость, тяжесть этого мира стеснили ему на мгновенье сердце. «Зачем приехал? — подумал Евгений Иванович, спросил у себя. И ответил: Если бы сейчас не приехал, то уже — никогда. Больше времени не остается».

Он вошел в отворенные — для машин — ворота, по дощатым кладям пересек двор, толкнул дверь с дощечкой: «Посторонним вход воспрещен». Навстречу поднялся опять-таки капитан, в шинели перепоясанной портупеей, в зеленой фуражке. Он походил на первого капитана, на коменданта, но тот был штабной капитан, а этот строевой, или, точней, пограничный, то есть лесной. Повыше ростом, чем комендант, постройнее, потоньше; лицо его напеклось на солнце. Откуда здесь солнце? Серым-серо все вокруг, из неба сыплется редкий, колючий снежок. От белого снега еще чернее становится грязь... Но капитан хорошо загорел, солнце его отыскало. На смуглом лице ярче синели глаза.

Пограничный капитан тоже понравился Шухову, может быть, даже больше, чем комендант. Он прочитал бумаги Шухова, улыбнулся, сказал:

— Мы вас ждали вчера. «Газик» был начальника тыла. Сегодня придется с попутным транспортом отправлять. К сожалению, больше ничего нет... Ну-ка, соединись с четвертым, — приказал капитан солдату — солдат было трое в дежурке, все трое откровенно пялили глаза на художника с ящиком, у каждого на ремне висел плоский штык.

Один из троих подскочил к телефонному устройству; коммутатору, что-ли, что-то куда-то воткнул, очень вежливо попросил:

— Ласточка, Ласточка, я — Перепел, я — Перепел. Будьте любезны, соедините меня с четвертым... Товарищ капитан! Четвертый на проводе. — Солдат чуть заметно пристукнул каблуками своих кирзовых сапог и стушевался, ушел в сторону.

«Вот они, современные юноши-то... — подумал Евгений Иванович. — Со средним образованием... Солдаты, а с политесом... «Будьте любезны»...

Капитан доложил четвертому о прибытии художника Шухова, подвинул к себе его бумаги, вслух прочел, что написано в них: «Заслуженный деятель... Для сбора материала и проведения бесед с личным составом... о задачах искусства на современном этапе в свете решений...»

— Так что уж извините, Евгений Иванович, —сказал капитан. —Легковых машин у нас, на перевалочной базе, нет, и нигде сейчас нет свободных. Придется на грузовой. Ну, машина новая, кабина просторная...

— Вы не беспокойтесь, —сказал Евгений Иванович, — я все понимаю, знал, куда еду. Не в первый раз. Помню, в тридцатые годы, приедешь на границу, лошадку тебе дадут и хорошо. А то и, как говорится, пешадралом...

Капитан с улыбкой выслушал Евгения Ивановича. Сам Евгений Иванович понял, что заболтался. Стал он примечать за собой эту не свойственную ему прежде разговорчивость и боролся с ней, как со всяким признаком старения, одергивал себя. Но не всегда во время примечал.

— Часов шесть проедете, — сказал один солдат, хмурясь от смущения.

— А то и с ночевой бывает... — сказал другой солдат, супя брови.

Во двор как раз въезжали машины, такие большие, каких Евгений Иванович не видал. Водители находились так высоко, что с земли им в глаза не заглянешь. Водители спрыгнули наземь, ростом они оказались вровень с колесами своих машин. Большими машинами управляли мальчонки в зеленых фуражках. Если когда-нибудь и брились они, то единственно для того, чтобы скорей выросли усы.

Капитан хотел помочь, Евгению Ивановичу забраться в кабину, но не успел: Шухов ухватился за поручни, рывком подтянулся, сел, утвердился на широком, поместительном диване. Рукой помахал капитану и трем солдатам, которые вышли его провожать.

Едва миновали станционные грязные улицы, выехали на шоссе, на грейдер, едва побежали навстречу сосны, как с неба всю облачность смыло, хлынул солнечный свет. По сторонам дороги засинела, зарябила, засверкала вода, не убралась еще в берега; многоводно, многоструйно, покрывая излуки, торили себе прямые русла весенние реки. «Застал весну — хорошо» — подумал Евгений Иванович. Хорошо ему было в высокой, просторной, сплошь остекленной кабине, как в корабельной рубке: все видно вокруг.